Шрифт:
Все произошло в считанные секунды, никто не успел выбить оружие, а когда охрана кинулась, было поздно. Молодой кореец спокойно, без всякого сопротивления отдал браунинг и крикнул присутствующим:
– Да здравствует Корея!
Свое имя скрывать не стал – Ан Джунгын, патриот. Года за два до покушения он проник на русский Дальний Восток. Вместе со своими четырьмя друзьями он поклялся, что отомстит за все бедствия корейского народа. Патриота судили в Порт-Артуре. Он выступил перед судом с обличением японской колонизаторской политики. Затем последовала казнь.
Покушение на Ито вызвало новую волну партизанского движения в Корее. Но это был кратковременный всплеск, который не мог приостановить надвигавшуюся аннексию. Скорее даже подтолкнул ее.
И вот 22 августа 1910 года совершилась церемония, на которой предстояло подписать договор об аннексии. Генеральный резидент Тэраути Масатакэ на торжество пригласил всех высших чинов резидентства. Наконец прибыл корейский император Суджон.
Тэраути произнес речь, в которой подчеркнул, что отныне корейцы будут жить в обстановке высокой общественной безопасности, станут материально обеспеченными, поскольку могут хорошо зарабатывать на японских предприятиях. Корейский народ отныне приобщается ко всем благам японской культуры. Суджону поднесли документ на подпись. Трудно сказать, что в нем происходило. Он, видимо, чувствовал то же, что чувствует пилигрим, застигнутый шайкой разбойников на большой дороге: «Кошелек или жизнь?» Когда Суджон заколебался, японские генералы демонстративно стали бряцать оружием. Один из русских дипломатов, описывая поведение генералов, опустошивших страну подобно чуме, подчеркнул, что они блистательно исполнили свою роль. «И без того робкий от природы император совершенно пал духом, расплакался и дал согласие на заранее составленный текст соглашения».
Документ этот предельно краток, и мы приведем три статьи полностью.
«Ст. 1. Его Величество император Кореи полностью и навечно уступает Его Величеству императору Японии всю власть над Кореей.
Ст. 2. Его Величество император Японии выражает на это свое полное согласие и подтверждает присоединение Кореи к Японской империи.
Ст. 3. Его Величество император Японии обещает Его Величеству императору Кореи, Его Величеству императору-отцу, Его Величеству наследнику, их супругам и потомкам сохранить им титулы, достоинство и честь, а также предоставить им ежегодные пособия, достаточные для того, чтобы поддержать их существование согласно их положению».
Далее говорилось о благах для членов императорского дома, о том, что почетные титулы и пенсии будут жалованы тем корейцам, которые имели заслуги перед Японией и которые будут законопослушны. Лишь о корейском народе не было сказано ни слова.
Итак, отныне Корея становилась японским генерал-губернаторством Чосон, бывший император – чисто декоративной фигурой, а его народ переходил в подданство японскому микадо в качестве третьесортного налогоплательщика.
Из Кореи в Японию рекой изобилия потекли хлопок, рис, бобы, крупный рогатый скот, необработанная кожа, женьшень, золото, продукты морских промыслов, лес. В Корею из Японии везли ткани, керосин, жиры, напитки, металлоизделия, всякий ширпотреб, как сказали бы мы теперь.
Из Кореи уезжали крестьяне, согнанные со своей родной земли, ремесленники, разоренные японской машинной продукцией. Они становились дешевой рабочей силой. В Корею ехали чиновники, служащие полиции, жандармерии, офицеры, предприниматели, торговцы, резервисты, искатели легкой наживы, знавшие тайные и явные способы быстрого обогащения на полуострове.
Всего через три года после аннексии «Харбинский вестник», газета, которую читали не только русские торговцы, жившие в Китае, но и просвещенная публика Благовещенска, Иркутска, Владивостока, послала в Корею корреспондента. Тот делился своими впечатлениями в номере за 26 июля 1913 года: «По пути изредка попадаются деревушки в двадцать, самое большое в тридцать фанз. Последние имеют жалкий вид, берет даже сомнение, что эти конуры являются жилищем человека. Представьте себе маленький хлев с полусгнившей соломенной крышей и разваливающимися глиняными стенками, и вы получите более или менее точное представление о корейской хижине».
Какое уж тут счастье народных масс! Что касается обещанной суровости и безжалостности, то их хватало с избытком.
Расправа в Урасима
О, гнев неистовый ему туманит взор
И разум! В ослеплении
Вокруг не видит ничего он.
Ужас! Ужас!
Кандзэ Кодзиро Нобумицу.
«Фуна-Бэнкай».
Тревожным, суетным было утро 21 августа. Все знали, что связи с Маока нет, что перекрыто движение поездов, разрушился и распался привычный жизненный уклад из-за наступления русских. Ожидали боев на подступах к деревне, возможных насилий и грабежей, поэтому сегодня уходили те, кто опоздал с эвакуацией вчера.
Судзуки Масаиоси подняли в темноте, было, наверное, около пяти. В дорогу собрались отец, мать, братья и сестра, двоюродные брат и сестра. В узелки взяли самые необходимые вещи и направились в Урасима. Шли медленно из-за девочек и отца. Старика давил не столько тощий рюкзак, сколько беспокоили больные ноги. Пока собирались да двигались с частыми остановками, навстречу им распахнулось утро, свежее, росистое, наполненное запахами зрелого лета, усталых полей. Слева Рудака-гава дышала прохладным туманом, призывая близкую осень. Неужто совсем рядом война?
Она напомнила о себе, когда приблизились к дому Куриямы Китидзаемон. Был уже восьмой час утра. Перед домом Куриямы стоял Морисита Ясуо с короткой саблей на поясе. Он подошел к эвакуирующимся, поздоровался и, обратившись к Судзуки Масаиоси, сказал:
– Ты оставайся здесь, в деревне. Если придут русские солдаты, будешь им проводником.
Морисите никто не возразил. Масаиоси послушно расстался со своими родными, тотчас же передал двоюродному брату необременительную ношу, подошел к нескольким сверстникам, деревенским друзьям, сидевшим на бревнах во дворе Куриямы, улыбнулся им, поздоровался и присел рядом.