Вблизи самой колонии леса были уже вырублены, и поэтому на работу конвой водил бригады в отдаленные лесные делянки. За хождение пешком на дальние расстояния леспромхоз несколько приплачивал.

… Вот Лева опять на лесозаготовке; опять зима, опять снега, морозы. Опять сосны, ели, березы. Он вспомнил лесозаготовки на станции «Тайга» в Сибири, где он едва не погиб после годичного тюремного заключения. Теперь было значительно лучше. Раньше заключенным не разрешали разжигать костры, и приходилось замерзшую пайку хлеба грызть в течение рабочего дня. Теперь костры разрешены. Это потому, что по правилам лесозаготовок весь остающийся хворост надлежало сжигать, чтобы не засорять делянки.

Первые недели работы в лесу рассматривались как учебные. И хлеб и приварок в это время выдавались вне зависимости от того, сколько кубометров древесины заключенный заготовил. Раньше этого не было: сколько напилил, такую горбушку и получай.

Лева работал с усердием. Он знал, что от работы будут болеть руки, пока не привыкнешь. Но на этот раз они не заболели. Лева понял, что благодаря длинному, тяжелому переходу и физическому перенапряжению в организме произошла какая-то перестройка, и руки легче привыкали к работе.

Лева написал домой и теперь с нетерпением, ожидал письма. Что там? Как жена, мать, отец и все родные? Ни о ком из них давно ничего не было известно. И еще у Левы было сильное желание: ему так хотелось почитать дорогое Евангелие, но, увы, у него ничего не было.

Он только по обыкновению своему утром вспоминал тексты из Слова Божия и потом в течение для размышлял о них. Работая в лесу, он из бересты сделал тонкие листочки, наподобие записной книжечки, и на каждый день в нее записывал запомнившиеся тексты.

Поздно вечером, окончив прием больных, фельдшер приходил к нему и жаловался, как трудно работать. «Урки» всячески требуют освобождения, устраивают искусственные флегмоны, практикуют прочие способы членовредительства.

— Я уже ходил к начальнику, говорил насчет вас, но он сказал, что баптиста никогда не допустит.

На лесозаготовках произошло несколько несчастных случаев — порубов и ушибов. Лева решил стать безвозмездным медработником. Сшил себе сумку с красным крестом, получил у фельдшера бинты, йод, вату. И если где происходил несчастный случай, конвой звал его в ту бригаду, чтобы он оказывал помощь. Это очень радовало Леву, но это нисколько не снимало с него обязанности выполнять свою норму заготовки дров. Дрова готовились большие, длинные; сваленные лесины нужно было перепиливать, а затем с помощью кувалд и клиньев раскалывать на длинные поленья. Потом полагалось укладывать, сжигать хворост и к концу работы сдавать то, что успели заготовить.

С каждым днем силы Левы слабели. Теперь, когда его вызывали оказывать помощь, это его уже не радовало. Всякое лишнее усилие, лишнее движение было для него трудно. Он понимал, что страшное, неизбежное надвигается. Он знал: так именно слабнут люди на лесозаготовках. Плохо вырабатывают норму, плохо питаются, потом болеют и умирают.

— Господи, поддержи меня, дай силы, дай быть верным Тебе до конца!

Физические силы таяли, но духовные нисколько не уменьшались. Он по-прежнему верил и нисколько не сомневался, что стоит на верном пути, и молитва давала ему облегчение.

В колонии с «урками» творилось неладное. Они поняли, что на лесозаготовках им не выжить, и всячески бежали в болезнь от тяжести жизни. Искусственно заражали себя венерическими болезнями, путем различных угроз требовали освобождения от работы у фельдшера. Начальник же колонии дал ему строгое распоряжение — сокращать количество освобождаемых от работы по болезни. Фельдшер был между двух огней. Однажды, когда он отказал одному жулику в освобождении, тот схватил бутылку с лекарством и бросил ее в фельдшера. К счастью, бутылка скользнула по голове, разбила очки, но не разбила голову. Теперь фельдшер принимал больных, вооружаясь огромной дубиной. В одной руке он держал дубину, а другой — протягивал больному рюмку с лекарством.

— Тяжело, ужасно тяжело. Не пойму, что и делать, — жаловался Леве.

На лесных заготовках Лева стал работать с одним истощенным, ослабшим казахом, который его принял в напарники. Оба они были слабые и с трудом напиливали небольшое количество дров. К вечеру, когда их укладывали, казах говорил Леве, вздыхая:

— Силу кончал, больше не могу; что хочешь начальник делай, а силу кончал…

… Это был морозный зимний день. Лева работал изо всех сил, но чувствовал, что и он «силу кончал».

Впереди и сзади — горы Урала. Нет ни надежды, ни просвета. Срок, определенный ему, только начался, а он уже «силу кончал».

К вечеру Лева совсем выбился из сил, с трудом передвигал ноги. А впереди — длинная дорога до колонии. Дойдешь ли? Он сел на пень и задумался:

— Вот, видно, и конец!

Он вспоминал, как гибли люди на лесозаготовках там, в Сибири. Подняв взор к небу, он тихо прошептал:

— Боже мой! Сжалься надо мною. «С первых дней жизни я страшно борюсь. Больше бороться уж мне не под силу…»