1770.

Этой зимой я опять началъ немного болтать по-итальянски съ неаполитанскимъ посломъ въ Даніи, который былъ родомъ изъ Пизы, графомъ Катанти, шз’риномъ знаменитаго маркиза Тануччи, перваго министра неаполитанскаго короля, бывшаго профессора Пизанскаго з’ни-вереитета. Я поддался очарованію тосканскаго нарчія и произношенія, особенно сравнивая его съ тягучимъ и гнзг– савымъ датскимъ языкомъ, который принз'жденъ былъ слушать, къ счастью, ничего въ немъ не понимая. При

разговор съ упомянутымъ графомъ Катанти мн было трудно со стороны словоупотребленія, краткости и выразительности языка, столь высоко стоящей у тосканцевъ; что же касается произношенія моихъ итальянизированныхъ варваризмовъ, оно было довольно чисто и близко къ тосканскому. Такъ какъ я привыкъ насмхаться надъ всми остальными итальянскими діалектами, которые, по правд сказать, оскорбляли мой слухъ, я пріучилъ себя какъ можно лучше произносить звуки — „и“, „г“, „сі“,

однимъ словомъ, вс т особенности, которыми отличается тосканскій выговоръ. Итакъ, побуждаемый графомъ Катанти, я пересталъ пренебрегать этимъ великолпнымъ и, въ конц концовъ, роднымъ языкомъ (я ни за что не хотлъ быть французомъ) и принялся опять за чтеніе нкоторыхъ итальянскихъ книгъ. Я прочелъ, между прочимъ, діалоги Аретино, которые возбуждали во мн отвращеніе своей непристойностью, но восхищали оригинальностью, разнообразіемъ и удачнымъ выборомъ выраженій. Эти занятія развлекали меня, потому что этой зимой я нердко принз'жденъ былъ оставаться въ комнатахъ и даже въ постели изъ-за частаго нездоровья, которое происходило отъ моей слишкомъ воздержанной въ извстныхъ отношеніяхъ жизни. Я опять съ удовольствіемъ въ третій-четвертый разъ перечитывалъ Плутарха. Мон-тэня же читалъ всегда. Такимъ образомъ, въ голов моей была странная смсь философіи, политики и распз'т-ства. Когда здоровье позволяло мн это, однимъ изъ любимыхъ моихъ удовольствій подъ свернымъ небомъ было катанье на саняхъ: поэтическая быстрота движенія сильно возбуждала меня и восхищала не мене быстрзчо фантазію.

Въ конц марта я выхалъ въ Швецію. Хотя Ззгндъ былъ зоке вполн свободенъ отъ льда, также, какъ и Сканія отъ снга, но не дальше какъ при вызд изъ Норкопинга я снова очз’тился въ царств глубокой зимы: повсюдз7 сугробы снга и замерзшія озера. Дальше невозможно было хать на колесахъ и мою карету пришлось

поставить на полозья, какъ здсь обычно длаютъ; и только такимъ образомъ я добрался до Стокгольма. Новизна зрлища, двственная и величественная природа, эти большіе лса, озера и пропасти наполнили мою душу восторгомъ. Я еще не читалъ Оссіана, но, тмъ не мене, множество образовъ, родственныхъ его поэзіи, предстали здсь предо мной и глубоко запечатллись въ душ; и впослдствіи, когда я изучалъ Оссіана въ неясномъ перевод знаменитаго Чезаротти, я з’знавалъ въ нпхъ свои собственныя впечатлнія.

Пейзажъ Швеціи, какъ и ея обитатели, мн очень понравился; можетъ быть, потому, что я всегда любилъ крайности, а можетъ быть и безъ опредленной причины; но, во всякомъ слзша, если бы я захотлъ провести жизнь на свер, то предпочелъ бы этзт дальнюю окраин5' Европы всмъ дрзъимъ извстнымъ мн странамъ. ІІолз'-конституціонная форма правленія Швеціи, допускающая нкоторзчо степень свободы, возбз'дила во мн желаніе ознакомиться съ ней подробне. Но я не былъ способенъ къ серьезнымъ, усидчивымъ занятіямъ и изучалъ ее лишь поверхностно; несмотря на это, понялъ ее настолько, что составилъ себ слдующее представленіе; бдності. четырехъ избирающихъ сословій и крайняя развращенность дворянъ и буржз^азіи содйствовали тому, что Россія и Франція цною золота пріобрли вредное для госз'дар-ства вліяніе. Вслдствіе этого въ Швеціи не могло быть ни единообразія въ управленіи, ни дятельной администраціи, ни законности, ни прочной свободы. Я продолжалъ кататься на саняхъ въ глз^бин мрачныхъ лсовъ по замерзшимъ озерамъ и это увлеченіе продолжалось до 20-хъ чиселъ апрля, когда, меньше чмъ въ четыре дня, растаяла съ невроятной быстротой вся толща льда подъ настойчивымъ солнцемъ и при тепломъ морскомъ втр. По мр того, какъ таяли громадные снжные сзтробы, появлялась свжая зелень; зрлище по истин изз'мительное, которое вдохновило бы меня писать стихи, если бы мн знакомо было это искусство.

Глава IX.

ПРОДОЛЖЕНІЕ ПУТЕШЕСТВІЙ: РОССІЯ, СНОВА ПРУССІЯ, СПА, ГОЛЛАНДІЯ И АНГЛІЯ.

Я хорошо чувствовалъ себя въ Стокгольм, но, постоянно преслдуемый страстью къ передвиженію, ршилъ покинуть Швецію въ половин мая и черезъ Финляндію направился въ Петербз’ргъ. Въ конц апрля я совершилъ небольшую экскурсію въ Згпсалз', знаменитз’ю своимъ Зтниверситетомъ, и по дорог постилъ нсколько желзныхъ рзщниковъ, гд видлъ много интереснаго. Но изъ-за поверхностности осмотра и нотомзт, что я ничего не записывалъ, посщеніе это прошло для меня безслдно. Добравшись до Гриссельхамна, маленькаго порта на восточномъ берегзг Швеціи, противъ входа въ Ботническій заливъ, я снова 043'тился среди глз'бокой зимы. Какъ 63’дто я нарочно гнался за нею. Значительная часть моря замерзла и перездъ съ материка на первый островокъ (у входа въ заливъ—ихъ пять) оказался невозможнымъ: вода совершенно застыла. Мн пришлось задержаться дня на три въ этомъ скучномъ мст; наконецъ, подъ вліяніемъ благопріятнаго втра, плотная ледяная кора по-немномзт покрылась трещинами, а затмъ раздлилась на огромныя пловучія глыбы, между которыми можно бы было проложить себ пз’ть на лодк: но для этого требовалась отвага. Дйствительно, на дрзтгой день въ Гриссель-хамну причалилъ рыбакъ, приплывшій въ маленькомъ челн съ того острова, черезъ который лежалъ мой путь; онъ сказалъ намъ, что прохать можно, хотя это и нелегко. Я тотчасъ ршилъ попытать счастья.

Судно, въ которое должна была помститься моя карета, значительно больше маленькой рыбацкой лодки. Пробраться на немъ было трзщне. но за то мене опасно; естественно, что боле крз'пное сзщно лзтчше противостояло з'дарамъ льдинъ. Я не ошибся въ расчетахъ. Ледяные плавз^чіе островки придавали необычный видъ гроз-

ному морю, которое скоре походило на растрескавшуюся и покоробленную землю, чмъ на водный просторъ. Къ счастью, втеръ былъ очень слабъ и льдины скоре ласкались къ моему судну, чмъ стремились раздавить его. Все же, благодаря ихъ подвижности и многочисленности, он нердко сталкивались передъ носомъ нашей барки и, сцпляясь, заграждали путь; къ нимъ присоединились все новыя и, нагромождаясь другъ на друга, казалось, намекали мн, что слдуетъ вернуться на материкъ. Мн оставался только одинъ выходъ—прибгнуть къ помощи топора. Не разъ моимъ матросамъ и мн самому приходилось выпрыгивать на льдины, разрубать ихъ и отталкивать отъ бортовъ судна, чтобы дать проходъ его носзг и весламъ. Потомъ мы бросались обратно въ судно и зтже нсколько свободне плыли дальше. Понадобилось боле десяти часовъ, чтобы при этихъ условіяхъ проплыть разстояніе въ семь шведскихъ миль. Необычность такого пз^тешествія сильно меня развлекала; но, можетъ быть, разсказывая его съ такими подробностями, я плохо развлекаю читателя. Здсь я поддался искушенію описать нчто совершенно неизвстное итальянцамъ. Посл перваго перезда остальные шесть, боле короткіе и мене загроможденные льдомъ, казались уже гораздо легче. Изъ европейскихъ странъ Швеція, съ дикой сз'ровостыо своей природы, лучше всего подходила къ складу моего з^ма и мысли, рождаемыя ею во мн, всегда носили фантастическій, меланхоличный и даже величественный характеръ; я дз\чаю, что это происходило подъ вліяніемъ безграничнаго молчанія и тишины, царящей здсь, гд такъ легко поврить, что находишься уже за предлами земного шара.

Высадившись, наконецъ, въ Або, столиц шведской Финляндіи, я продолжалъ путешествіе по прекраснымъ дорогамъ, на отличныхъ лошадяхъ, до Петербзфга, і<зтда пріхалъ въ конц мая. Не сз'мю сказать, днемъ или ночью пріхалъ я туда, такъ какъ, съ одной стороны, ночей почти не сущеетвз’етъ на свер въ это время года, а

съ другой, благодаря множествз’ безсонныхъ ночей въ путешествіи, зт меня въ голов все пзтгалось; я чзгвство-валъ тоскзг отъ этого постояннаго печальнаго дневного свта и совершенно не помнилъ, какой былъ день недли, въ которомъ часу и въ какой части свта я находился въ тотъ моментъ. Тмъ боле, что нравы, одежды и московскія бороды заставляли меня чувствовать себя скоре среди татаръ, чмъ европейцевъ.

Я читалъ исторію Петра Великаго Вольтера; былъ знакомъ съ нкоторыми рзюскими въ Тз'ринской академіи и слыхалъ много восторженныхъ разсказовъ объ этой нарождающейся націи. Такимъ образомъ, все то, что я видлъ, пріхавъ въ Петербзфгъ, при моемъ пламенномъ воображеніи, часто приводившемъ къ разочарованію, заставляло меня сильно волноваться и ждать какихъ-то чудесъ. Но, увы, едва я оказался въ этомъ азіатскомъ лагер, съ правильно расположенными бараками, какъ мн живо вспомнились Римъ, Гензш, Венеція, Флоренція и я не могъ удержаться отъ смха. Все, что я зазналъ затмъ здсь, лишь подтверждало мое первое впечатлніе и я пришелъ къ томз' важномз' заключенію, что эта страна вовсе недостойна посщенія. Все въ ней такъ иротиворчило моимъ вкзтсамъ (кром лошадей и бородъ), что въ продолженіи шести недль, проведенныхъ мною среди этихъ варваровъ, наряженныхъ европейцами, я ни съ кмъ не познакомился и даже не захотлъ повидаться съ двз'мя или тремя молодыми людьми изъ высшаго общества, моими товарищами по Туринской академіи. Я отказался быть представленнымъ знаменитой императриц Екатерин И; не поинтересовался и взглянзгть на эту госзщарыню, которая въ наши дни заставила такъ много говорить о себ. Когда впослдствіи я старался открыть причину такого безцльнаго, дикаго поведенія, то пришелъ къ заключенію, что это была явная нетерпимость непреклоннаго характера и естественное отвращеніе къ тираніи, вообще, вдобавокъ, воплощенный въ женщин, справедливо обвиняемой въ самомъ зокасномъ пре-