моимъ привычкамъ относительно другихъ произведеній: я не длалъ длинныхъ промежутковъ между тремя различными ступенями работы. Такъ же было, по правд говоря, и съ „Сауломъ". Съ марта мсяца я погрз'зился въ чтеніе Библіи, но не придерживаясь строгаго порядка. Тмъ не мене, такого чтенія было достаточно, чтобы воспламенить меня поэзіей этой книги и не дать покою до тхъ поръ, пока я не излилъ въ библейскомъ произведеніи полз'чен-наго мной впечатлнія. Я задумалъ, написалъ и много времени спустя переложилъ въ стихи „Саула", который оказался четырнадцатой, и по моему тогдашнемз’ убжденію, послдней моей трагедіей.

Таково было напряженіе моихъ творческихъ силъ въ этомъ году, что если бы я не принялъ ршенія наложить на нихь узду, то еще дв библейскихъ трагедіи явились бы искз'шать мое воображеніе и, конечно, увлекли бы его. Но я былъ твердъ, и, находя, что, можетъ быть, и четырнадцать з^же слишкомъ много, остановился на этомъ.

Врагъ излишествъ, хотя по натзф и склонный къ крайностямъ, даже во время обработки „Меропы“ и „Сазгла“ я такъ сожаллъ уже, что превзошелъ намченное раньше число, что далъ себ слово не перекладывать ихъ въ стихи до тхъ поръ, пока совсмъ не закончу остальныхъ вещей; и въ случа, если бы я не получилъ отъ каждой изъ нихъ такого же, или еще боле живого впечатлнія, какъ при первой обработк, я ршилъ ихъ не. заканчивать. Но вс мои общанія, ршенія, все было безполезно; я не могъ поступить иначе, не могъ вернуться къ прежнимъ вещамъ, пока послднія не ползт– чили полнаго завершенія. Такъ родились эти дв трагедіи, боле непосредственныя, чмъ вс другія. Я раздлю съ ними славз% если он заслужили ее, и если она придетъ,—отнесзт на ихъ долю и большую мру порицанія, если будетъ и оно, ибо он пожелали родиться и занять мсто среди другихъ трагедій помимо моей воли. Ни одна изъ нихъ не стоила мн столько труда и времени, чмъ эти дв.

Такъ или иначе, къ концу сентября 1782 года вс че-тырнадцать трагедій моихъ были написаны подъ диктовку, переписаны, исправлены и переложены въ стихи. Но черезъ нсколько мсяцевъ я замтилъ и убдился, что он еще очень далеки отъ совершенства. Я считалъ ихъ совершенными, и до этого смотрлъ на себя, какъ на перваго человка въ мір. За десять мсяцевл. я переложилъ въ стихи семь трагедій; задумалъ, написалъ прозой и переложилъ въ стихи дв новыхъ вещи; наконецъ, я продиктовалъ и исправилъ вс четырнадцать. Октябрь мсяцъ, памятное для меня время, принесъ мн посл самой жестокой усталости покой, столь же сладостный, сколько и необходимый. Я опредлилъ нсколько дней на маленькое путешествіе верхомъ въ Терни, съ цлью увидть знаменитый водопадъ. Переполненный тщеславіемъ,я открывался прямо лишь самомз^ себ, и тонко давалъ объ этомъ понять своей возлюбленной, склонной (безъ сомннія, благодаря привязанности ко мн) принимать меня за великаго человка; она больше всхъ вдохновляла мои попытки достичь этой славы. Такимъ образомъ, посл двухъ мсяцевъ, протекшихъ въ опьяненіи молодымъ самолюбіемъ, я опомнился и, проэкзаменовавъ еще разъ мои четырнадцать трагедій, завидлъ, сколько надо еще пройти, чтобы достигнуть столь страстно желанной цли. Во всякомъ слз^ча, такъ какъ мн не было еще тридцати четырехъ лтъ, и такъ какъ я былъ молодъ и на литератзгрномъ поприщ, гд за мной числилось всего восемь лтъ трзгда я з'твердился боле крпко, чмъ когда бы то ни было, въ надежд добиться лавроваго внка. Лицо мое, не могу отрицать этого, выдавало себя отблескомъ этой благородной надежды, которой мой языкъ никогда не обнарз'-живалъ.

Въ нсколько пріемовъ я съ успхомъ читалъ з'же вс эти трагедіи въ различныхъ крз'жкахъ, въ смшанномъ обществ мужчинъ и женщинъ, ученыхъ и идіотовъ, людей чувствительныхъ къ языкз' страсти и невждъ. Читая мои произведенія я искалъ, по правд говоря, не

олько похвалъ, но и пользы. Я достаточно зналъ людей и свтъ, чтобы не доврять тмъ незначущимъ похваламъ, въ которыхъ никогда не отказываютъ читающему автору; вдь, онъ ничего не проситъ, а надсаживается въ кружк вжливыхъ и хорошо воспитанныхъ людей. Я дорожилъ этими похвалами въ мру ихъ настоящей цнности, и нич}'ть не больше; но совершенно иначе я цнилъ свидтельство, хвалебное или порицающее, которое въ противоположность свидтельству устъ я назвалъ бы свидтельствомъ сиднія, хотя выраженіе это и можетъ показаться неудобнымъ; но я нахожу его изобразительнымъ и врнымъ.

Поясню это: каждый разъ, когда вы собираете у себя двнадцать или четырнадцать человкъ, смшанное общество, какъ я уже говорилъ,—духъ собранія столь различныхъ людей въ общемъ очень приближается къ тому, который царитъ въ театральной публик. Хотя эта маленькая аудиторія не платитъ за мста, и хотя вжливость предписываетъ ей держать себя извстнымъ образомъ, тмъ не мене холодъ и скз'ка, которая овладваетъ ею во время слушанія, никогда не могз'тъ быть скрыты, и еще того мене могутъ замниться настоящимъ вниманіемъ,, горячимъ интересомъ, живымъ нетерпніемъ знать, чмъ окончится дйствіе. Слушатель не въ силахъ держать въ повиновеніи выраженіе своего лица, ни пригвоздить себя неподвижно къ сиднію; и оба независимые признака — степень вниманія и выраженіе лица—послужатъ автору надежными показателями того, воспринимаютъ или не воспринимаютъ его слушатели. За этими признаками я постоянно внимательно слдилъ во время чтенія, и мн всякій разъ казалось (если только я не обманывался), что въ теченіе двухъ третей того времени, которое нужно было для прочтенія цлой трагедіи, слушатели мои сидли неподвижно, были взволнованы, внимательны, и съ тревожнымъ напряженіемъ ждали развязки дйствія. Это доказывало, что даже при самыхъ извстныхъ сюжетахъ развязка не подразз'мвалась сама собою и оставляла

зрителя въ томленіи неизвстности до самаго конца. Однако, я долженъ тутъ же признаться, что при чтеніи для меня самого становилось очевиднымъ присутствіе длиннотъ и холодныхъ декламаторскихъ пассажей, которые наввали скуку и на меня, когда я читалъ ихъ другимъ; и я замчалъ молчаливую, но искреннюю критику тхъ мстъ въ благодатныхъ звкахъ, невольномъ кашл, въ безпокойныхъ движеніяхъ, которые проносились среди слз'іпателей и помимо ихъ воли произносили сз’дъ надъ произведеніемъ и предзгпреждали автора. Не стану даже отрицать, что посл такихъ чтеній мн надо было выслз'шать не мало прекрасныхъ совтовъ отъ литераторовъ, отъ просто свтскихъ людей и особенно отъ дамъ, когда дло касалось страстей сердца. Литераторы говорили о стил и правилахъ драматическаго искусства; свтскіе люди—о занимательности сюжета, о характерахъ и дйствіяхъ героевъ; тупицы же сослзокили мн службу по своему — своимъ едва скрываемымъ потягиваніемъ и храпомъ. Все вмст, по моему мннію, оказало мн немалую пользу. Выслушивая всхъ, запоминая все, не пренебрегая ничмъ, не презирая никого изъ моихъ критиковъ, хотя я уважалъ очень немногихъ изъ нихъ, я извлекъ затмъ изъ всего этого то, что было наиболе подходяще для меня и моего искусства. Къ этимъ признаніямъ присоединю напослдокъ еще одно: я прекрасно сознавалъ, что читая ползшублично свои трагедіи людямъ, которые далеко не всегда бывали къ нимъ доброжелательны, я легко могъ стать предметомъ насмшки. Но я не раскаиваюсь въ томъ, что постзчіалъ такимъ образомъ, если это послзгжило на пользу мн и моему длз\ Если же я ошибся, то эта нелпость стушзтется передъ гораздо большей: передъ тмъ, что я имлъ глз'пость напечатать свои трагедіи и ставить ихъ на сцен.

Глава X.

ПОСТАНОВКА „АНТИГОНЫ" ВЪ РИМЪ.—Я ПЕЧАТАЮ ПЕРВЫЯ ЧРУГЫРЕ ТРАГЕДІИ.—МУЧИТЕЛЬНЙШАЯ РАЗЛУКА.
– ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ЛОМБАРДІЮ.

Такимъ-то образомъ я находился тогда въ состояніи полуотдыха, создавая себ понемногз^ славу трагическаго писателя, хотя еще не зналъ, напечатаю ли теперь же свои трагедіи, или подожду. Но случай предоставилъ мн возможность средняго пути; именно, дать одн}' изъ своихъ трагедій для постановки избранному кружку свтскихъ любителей. Драматическій кружокъ, о которомъ я говорю, уже выступалъ нкоторое время въ частномъ театр, устроенномъ во дворц тогдашняго испанскаго посланника, герцога Гримальди. До сихъ поръ ставились трагедіи и комедіи, дурно переведенныя съ французскаго. Я присутствовалъ, между прочимъ, на представленіи пьесы Томаса Корнеля „Ье Сошіе сі'Еззех", не знаю кмъ переведенной на итальянскій языкъ, въ которой герцогиня Цагароло довольно дурно исполняла роль Елисаветы. Такъ какъ, несмотря на это, герцогиня была чрезвычайно хороша собой, умла великолпно держаться на сцен и, кром того, очень сознательно относилась къ своей роли, мн показалось, что при нкоторомъ стараніи изъ нея можно сдлать отличную актрисз'. Это вызвало во мн желаніе испытать съ помощью этихъ актеровъ одну изъ моихъ слишкомъ многочисленныхъ трагедій. Мн хотлось на опыт убдиться, могла ли имть успхъ та манера, которой я далъ преимзгщество передъ всми другими: простота и обнаженность дйствія, самое ограниченное число дйствзчощихъ лицъ, прерывистый стихъ; я намренно избралъ съ этой цлью свою „Антигонз'", наимене страстную изъ всхъ моихъ трагедій, ршивъ про себя, что если она бз’детъ имть успхъ, то тмъ большій достанется на долю дрзчгихъ, гораздо боле увлекательныхъ и разнообразныхъ въ переходахъ страстей.

Аристократическіе актеры съ удовольствіемъ приняли

предложеніе попробовать поставить мою „Антигону". Однако, среди членовъ этой любительской труппы въ то время лишь одно лицо было способно провести отвтственную роль въ трагедіи,—именно герцогъ Чери, братъ упомянутой герцогини Цагароло,—то я счелъ необходимымъ взять на себя роль Креона. Гемона я предоставилъ играть Чери; его жен была дана роль Аргіи; важнйшая роль Антигоны принадлежала по праву величественной герцогин Цагароло. Съ такимъ распредленіемъ ролей и была сыграна моя трагедія. Не стану разсказывать здсь о самомъ представленіи, такъ какъ ужъ слишкомъ часто говорилъ объ этомъ въ другихъ своихъ сочиненіяхъ.