Мы сориентировались по компасу и двинулись на восток.

Идти пришлось по глубокому рыхлому снегу, и хотя стоял мороз градусов под тридцать, нам вскоре сделалось жарко. А тут еще поднялся сильный ветер, и началась пурга. Местами снежный покров достигал полутора метров, мы тонули в нем, и для того, чтобы как-то передвигаться, приходилось впереди себя класть на снег сумку с парашютом, опираться на нее руками и таким образом подтягивать то одну, то другую ногу. Мы были обуты в собачьи унты с широкими голенищами, в них набился снег, он таял, и скоро в унтах захлюпала вода.

Тому, кто шел вторым, по проторенному следу, было [50] намного легче. Я долго шел первым, а когда выбился из сил, пустил вперед Покровского. Метров через полтораста - двести он остановился:

–  Командир, - с трудом переводя дыхание, прохрипел он, - больше не могу…

Вижу: в самом деле не может. Наверное, с детства был изнежен.

–  Ладно, - сказал я, - иди за мной, только не отставай.

Я опять пошел впереди, время от времени останавливаясь, давая Покровскому возможность меня догнать.

В эти короткие минуты отдыха я возвращался к одной и той же мысли: «Почему фашистские истребители из всей группы выбрали для атаки именно наш самолет? Ведь я не был замыкающим, да и воздушный стрелок, если бы Покровский не оказался таким раззявой, представлял для них опасность… Им же проще было атаковать одноместные Илы, которые замыкали группу… Ответ, видимо, один: они проверяли боеспособность нового двухместного самолета Ил-2, и по вине Покровского им удалось нас сбить.

Между тем большая поляна, на которой мы приземлились - возможно, это было замерзшее болото, - осталась позади, мы оказались в лесу. Тут снега было меньше, и идти стало легче, но мы уже настолько обессилели, что не могли сделать ни шагу. Неподалеку от опушки лежало поваленное ветром дерево. Мы присели у его вывороченного огромного корневища и тут, в некотором затишке, едва прикрыв глаза, сразу же заснули.

Проснулся я от холода: вода в унтах превратилась в лед. Я разбудил Покровского:

–  Пошли, пошли, Валера… Не будем двигаться - пропадем.

Только через двое суток добрались мы до расположения одной из наших воинских частей. Тут мы обсушились, обогрелись и отоспались, а потом старший лейтенант - командир этой части - по нашей просьбе отправил нас на [59]

(Отсутствуют страницы 51-58)

мы танцевали с нею - и танго, и вальсы, а потом я проводил ее за околицу нашей деревни: дальше она пошла с подругами. На прощание я, задержав руку девушки в своей руке, спросил:

–  Завтра вечером увидимся?

Она смущенно кивнула - и побежала догонять девчат.

В отличном настроении лег я спать, торопя приход завтрашнего дня и не подозревая, что он будет одним из черных дней в моей жизни.

В нашу задачу входило нанести штурмовой удар по немецким позициям в главной полосе обороны на западном берегу реки Угра, неподалеку от деревни Сос. Фашисты, используя рельеф местности, в частности берега реки, поросшие лесом и кустарником, построили там мощную оборону.

В общей группе я летел в последней паре с ведомым - младшим лейтенантом Бобриченко. Мне было дано дополнительное задание: сфотографировать результаты боевых действий эскадрильи и передний край обороны противника в данном районе.

Еще при подходе к цели группа подверглась сильному огню артиллерии. С противозенитным маневром мы вышли на цель и с пикирования приступили к уничтожению.

Мы с моим ведомым обстреляли вражеские артиллерийские позиции реактивными снарядами, а также из пушек и пулеметов, потом сбросили бомбы на группу танков.

Я стал выводить самолет из пикирования в горизонтальный полет и уже собирался включить фотоаппарат, как вдруг раздался взрыв, сильнейший удар - и в глазах у меня потемнело. Но, по-видимому, продолжалось это какой-то миг (иначе не писать бы мне этих воспоминаний!), я почувствовал, что меня перевернуло вниз головой - самолет падал с отбитым правым крылом и сорванным фонарем кабины.

Первая мысль - выброситься с парашютом! Я оттолкнулся от кабины - и повис на привязных ремнях… Отстегнул [60] ремни, вновь оттолкнулся от кабины, выждал немного, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от самолета, и дернул за вытяжное кольцо. Парашют раскрылся полностью как раз в то мгновение, когда я коснулся земли нотами. Секундное промедление - и было бы слишком поздно… Секундное… Но вот - жив!

Жив, но, похоже, ранен в голову: правый глаз заливает кровью.

Я быстро сбросил с себя парашют и шлемофон, выхватил из кобуры пистолет и огляделся…

На оккупированной территории

Небольшая поляна, со всех сторон окруженная кустарником. На дальнем ее конце несколько немцев суетятся возле зенитки, которая, видимо, и сбила мой самолет - он упал метрах в двухстах от меня и полыхал, как костер. Подняв голову, я увидел парашютиста и понял, что это мой воздушный стрелок сержант Борис Старцев и что несет его на открытую местность, где ему будет невозможно укрыться. Мне еще повезло, что я угодил в кустарник.