новую схему, которая в каждом частном сюжете и в художественном целом

книги непреложно предполагается всем построением сборника «Пепел».

Таким образом, по замыслу автора, социально острый жизненный материал

должен представлять элемент новой мистической и художественной догмы. Но,

разумеется, жизненный и поэтический материал не может полностью поддаться

насилию — у него есть своя логика существования и восприятия в искусстве.

Даже если не любишь Белого-художника — больше всего воздаешь ему

должное как поэту, читая «Пепел». Больше, чем где бы то ни было еще, Белый

приближается здесь к подлинности жизни и поэзии. Поэтому и обычная для

Белого резкая выразительность в «Пепле» наиболее приемлема и доступна для

обычного поэтического восприятия. К сожалению, и в этом случае приходится

вступать в спор с Белым-теоретиком. Именно то, что нам сегодня

представляется достоинством «Пепла», вызывает недовольство книгой у самого

Белого — она ему кажется слишком простой, доступной: «… в “Пепле”

собраны наиболее доступные по простоте произведения мои, долженствующие

составить подготовительную ступень к “Симфониям”»; далее оказывается, что

сборник этот «периферичен»134 по отношению к основным устремлениям

автора. Парадоксально то, что, говоря о Белом, приходится оспаривать

представления Белого даже о его собственной эволюции. «Пепел» связан, в

первую очередь, не с «Симфониями», но с прозой Белого, и в особенности с

романом «Петербург». Есть своя логика в стремлении Белого видеть «Пепел» в

перспективе своего соловьевства, особенно отчетливо выразившегося в

«Симфониях». Тем самым Белый выделяет догматическую мистику как основу

своего творчества. При этом он жестоко обедняет себя: социальный момент,

отсутствующий в «Симфониях», достаточно широко развитый в «Пепле»,

переходит затем в «Петербург». Непосредственно лучшую книгу лирики Белого

132 Белый Андрей. Вместо предисловия. — В кн.: Пепел, с. 7.

133 Там же, с. 8.

134 Там же, с. 9.

и лучший его роман связывает образ «красного домино». «Красное домино»

появляется в «Пепле» в циклах, рисующих опустошенность социальных верхов,

и должно символизировать революцию. С некоторыми изменениями, но в той

же функции, «красное домино» выступает и в романе «Петербург». Отсутствие

подлинного художественного интереса к человеческой личности, столь

характерное для Белого, проявляется в данном случае в том, что и предчувствия

революционного взрыва облекаются в «Пепле» в символико-аллегорическую

форму. Это связано также с идеями «социального рока», фаталистическими

представлениями об истории. В итоге все в целом сводится к догматической

схеме. В модернизированном виде появляется тема соловьевского синтеза:

духовное разложение социальных верхов, сливаясь, «синтезируясь» с темным

отчаянием масс, создают, по Белому, фатальную предпосылку революции. Таков

итоговый смысл образа «красного домино»: действительности навязывается

новая, мистико-социологическая схема. Примечательно, что именно это

стремление подменить человеческий образ жесткой, оголенной мистико-

социологической схемой, выявившееся в прозе Белого 10-х годов, встречает

величайшее одобрение Н. Бердяева, одного из главных философов русского

модернизма. Позднее Н. Бердяев в поисках новых «синтетических» концепций

становится одним из предтеч экзистенциализма, подводит соловьевство к

новейшей буржуазной философии. Вполне естественно, что поиски Белым

схем, «синтезирующих» мистику и социологию, кажутся Н. Бердяеву

величайшим новаторством, подступами к новому типу искусства. Согласно

Н. Бердяеву, необходимо разрушить «старую скрепку духа и материи»135 и

создать новую, соответствующую новой эпохе. В этом процессе развала старого

мировоззрения и создания нового огромную роль, по Н. Бердяеву, играет

искусство Белого — тем, что оно разрушает старый человеческий образ: «В

известном смысле А. Белый — единственный настоящий, значительный

футурист в русской литературе. В нем погибает старая, кристальная красота