основной общественной закономерностью русской жизни той поры — с

революцией: «Это — “деловая” литература, в которой бунт революции иногда

совсем покрывает бунт души и голос толпы покрывает голос одного. Эта

литература нужна массам, но кое-что в ней необходимо и интеллигенции.

Полезно, когда ветер событий и мировая музыка заглушают музыку оторванных

душ и их сокровенные сквознячки» (V, 114). «Ветер событий» и «мировая

музыка» тут выражают «общую», сверхличную закономерность; естественно,

что они ближе всего к «толпе», к «массам», к социальным низам, к «народу».

Но здесь нет и отрицания «музыки оторванных душ» — главное у Блока в

констатации факта разрыва этих двух рядов и в связывании этого разрыва с

общими закономерностями эпохи. Подобное толкование современных событий,

современной жизни оказывается неприемлемым для символистских

литературных кругов. Андрей Белый пишет Блоку после появления в печати

статьи «О реалистах»: «Отношения наши обрываются навсегда… когда Ваше

“прошение”, pardon, статья о реалистах появилась в “Руне”, где Вы

беззастенчиво писали о том, чего не думали, мне все стало ясно. Объяснение с

Вами оказалось излишним»143. Белому кажется оскорбительной и унизительной

попытка Блока усмотреть в творчестве Горького и следующих за ним писателей

выражение существенных коллизий времени; позиция Белого состояла в том,

что надо создать «синтетическую» теорию символизма и эта теория сможет

вывести литератора из художественных тупиков, освободить русского человека

от одолевающих его противоречий жизни. О том, что спор идет не просто о

литературе, но и о вопросах жизни, ясно говорит полемика Д. Мережковского с

Блоком в статье «Асфодели и ромашка». Мережковский в этой статье ставит

себя в положение защитника Чехова от всей современной символистской

литературы. Согласно Мережковскому, «мистический анархизм… сделался, —

пусть только на миг, но все-таки нечего себя обманывать, сделался — душою

всей новейшей литературы». Под «мистическим анархизмом» здесь очевидным

образом понимается стремление увидеть в современной русской жизни

раскрытые годами революции социальные коллизии; Блока Мережковский

обвиняет в том, что он «… устремляется в “некультурную Русь”… к “исчадию

Волги”». Чехов, по мнению Мережковского, верит в Россию, «потому что

любит ее, верит в то, что будет, потому что любит то, что есть»144. Из всего

построения вытекает «синтетическая» концепция русской действительности,

согласно которой все «разрывы» и противоречия русской жизни

преодолеваются в «любви» или в «религии третьего Завета». В статье Блока

обнажается неустранимый никакими «синтетическими» средствами

объективный разрыв между «верхами» и «низами». Полемизируя с Блоком,

Мережковский, как и Белый, утверждает, что подобные «разрывы», если они и

есть, лечатся совсем не «анархистскими» (читай: революционными) способами

изменения русских общественных отношений, но «постепеновски», в духе

либерализма (как «постепеновец» принимается и обрабатывается здесь Чехов, в

целом чуждый Мережковскому). В исторической перспективе подобная

«синтетическая» концепция близка к славянофильству, органически входящему,

в качестве оттенка, в общую либеральную идеологию кадетского типа.

В этом контексте становятся понятными обвинения Блока в «анархизме» и

в «западничестве», исходящие со стороны представителей разных течений

символизма. В том же фельетоне Мережковского Блок изображается как

«рыцарь», «выскочивший прямо из готического окна с разноцветными

стеклами»145, — это вполне соответствует обвинениям в «субъективизме»,

143 Письмо к Блоку от 5 или 6 августа 1907 г. — Александр Блок и Андрей

Белый. Переписка. М., изд. Гос. лит. музея, 1940, с. 192.

144 Мережковский Д. Асфодели и ромашка. — Речь, 1908, 23 марта, с. 3.

145 Там же.

«индивидуализме» и «анархизме», предъявлявшимся Блоку С. М. Соловьевым и

Андреем Белым. По существу, здесь возникает серьезная общая проблема,

реально присутствующая в публицистической прозе Блока, — проблема, в