самый пейзаж в чистую условность, в трагическую декорацию, которая сама

проигрывает всю трагедию при безмолвном зрителе.

Речь идет у Блока всегда, конечно, о человеке и мире, и только о них.

Поэтому совершенно естественно, что казавшийся безмолвным зритель

(выделившийся из лирического потока субъект стихотворения) начинает

вопрошать трагическую декорацию (воплотившийся в пейзаже драматизм

общих изменений, происходящих в мире), в чем же ее смысл. Так появляется в

творчестве Блока с большой лирической силой выраженное стремление понять,

постигнуть существо, значение, характер происходящих в общем строе жизни

драматических внутренних событий, грозящих неведомыми катастрофами.

Однако малый исторический и духовный опыт Блока, преломляющийся прежде

всего в резком, несколько механическом противостоянии «личного» и «общего»

в его творчестве, определяет то, что на вопрос, поставленный с обнаженной

трагической искренностью, получается весьма неопределенный ответ:

Я вышел в ночь — узнать, понять

Далекий шорох, близкий ропот.

Несуществующих принять,

Поверить в мнимый конский топот.

Эмоционально-лирический центр перемещается, как это было в совсем ранних

стихах Блока, на лирическое «я», на человека. Обнажается тем самым реальный

предмет художественных забот молодого Блока: это тревожно ищущее смысла

жизни человеческое сознание. Осмысление реального, «общего» характера

тревог лирического «я» придает большую лирическую силу этому голосу. Но

сосредоточение внимания на этом «я», при общем дуализме восприятия,

обнажает одновременно смутность представлений о предмете, к которому

обращен вопрос. В стихотворении «Ужасен холод вечеров…» все сосредоточено

на пейзаже, и поэтому стихотворение в целом можно и должно прочесть как

лирическое признание необыкновенной силы об объективном характере тревог

молодого поэта. В стихотворении «Я вышел в ночь — узнать, понять…» в

дальнейшем развертывании темы обнаруживается следующее:

И вот, слышнее звон копыт,

И белый конь ко мне несется

И стало ясно, кто молчит

И на пустом седле смеется.

Ощущение катастрофы приняло космический характер, возникло видение из

Апокалипсиса. Вся лирическая сила стихотворения — в начальной поэтической

формуле, в вопросе, а не в ответе. Поэтому начальная строфа повторена в

качестве финала. Главный акцент здесь на лирическом субъекте в пределах того

же «неразмыкаемого круга», о котором говорится в «Ужасен холод вечеров…».

Общий дуализм восприятия Блока воплотился здесь в контрастном

противостоянии этих стихотворений, в том, что они порознь открывают одну и

ту же проблему в неразрешимом для молодого поэта разрыве двух ее сторон,

граней.

Сопоставление стихотворения «Я вышел в ночь — узнать, понять…» с

аналогичным стихотворением Сологуба «Я ухо приложил к земле…»17 помогает

понять не столько слабые стороны, сколько преимущества художественной

позиции молодого Блока по сравнению с его литературно более опытным

современником. Вместе со многими другими явлениями «новой поэзии»,

буквально обрушившимися на творческое сознание Блока именно в момент

перелома, должна была откликнуться в этом сознании и поэзия Сологуба с ее

резко индивидуальными особенностями, «лица необщим выраженьем». В

стихотворении Сологуба рисуется действительно очень близкая Блоку

ситуация:

Я ухо приложил к земле,

Чтобы услышать конский топот, —

Но только ропот, только шопот

Ко мне доходит по земле.

Намечается как будто бы та же, что и у Блока, «познавательная» тревога,

стремление постигнуть объективные исторические потрясения, надвигающиеся

на мир. И образ «конского топота», по-видимому, мог бы развернуться тоже в

грозную, апокалипсическую и «общую» картину «космических бедствий», как

17 В. Н. Орлов отмечает «близкое сходство» названных стихотворений «по

теме, образам, словарю и композиции» — см. I, 610.

и у Блока. В таком случае сходными или даже общими стали бы и достоинства