эмпирически-психологические, не на абстрактно-мистические, но на широкие

общественные истолкования. Их нет здесь. Поэтому он соотнесен с

загадочными поворотами «ее» и «его» поведения. Возникает то особое

эмоциональное напряжение, которое в читательском восприятии прежде всего

ассоциируется с лирикой Блока. Опять-таки наиболее «апухтинское»

оказывается наименее близким к самому Апухтину, в общей перспективе —

наиболее «блоковским».

Таким образом, «апухтинское» у Блока — не влияние, не взаимодействие,

но соотнесение своего опыта с чужим, соотнесение, подсказываемое

внутренними потребностями собственного творческого развития; дело, в

конечном счете, в исторических потребностях времени. В таком смысле без

«апухтинского» в поэзии Блока не было бы столь несомненных его поздних

шедевров, как «На железной дороге» («Под насыпью, во рву некошенном…») и

«Превратила все в шутку сначала…», созданных, однако, на совершенно иной,

совсем уже далекой от Апухтина, идейной основе.

3

Говоря о «взрывном», «скачкообразном», «катастрофическом» появлении

центральной темы первого периода творчества, темы Прекрасной Дамы,

решительно определившей его личную жизненную судьбу, Блок вместе с тем

всегда подчеркивает внеличный, объективный характер этой темы. Более того,

само индивидуальное, вполне конкретное человеческое чувство, любовное

чувство, возникшее ранее и только принявшее особо напряженную форму к

моменту творческого взрыва, получает свои истолкования в свете общего,

внеличного начала; задним числом перетолковываются, наполняются новыми

смыслами как предшествующие духовные поиски, так и более ранние

единичные события «истории одной любви». Обозначая словом «мистика»

именно внеличное содержание происшедшего события, Блок рассказывает в

«Автобиографии»: «До сих пор мистика, которой был насыщен воздух

последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня

тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал

“субъективным” и бережно оберегал от всех» (VII, 13). Дело не в том, чтобы,

вслед за Блоком, пытаться искать особые смыслы в отдельных, подчас странных

или даже эксцентрических его поступках той поры, еще менее — в том, чтобы

пытаться перетолковывать на новый лад действительно мистические или просто

малопонятные высказывания из его юношеского дневника и писем. Но важно не

терять за деревьями леса. Действительно важно то, что узколичное и жизненно

общее существуют у Блока в единстве, в комплексе; энергичное подчеркивание

Блоком первостепенной значимости «общего» здесь также важно, и без этого

«общего» немыслим высокий лиризм ряда стихов, требующих объяснения в

единой логике развития поэта, а не игнорирования или зачеркивания. Сам же

Блок неизменно настаивает на значении «общего»: «… все внимание

направлено на знаки, которые природа щедро давала слушавшим ее с верой» (I,

559) — так говорит Блок в послесловии ко второму изданию «Стихов о

Прекрасной Даме»; в дневниковых комментариях 1918 г. к этой же книге

говорится о том, что «“влюбленность” стала меньше призвания более высокого,

но объектом того и другого было одно и то же лицо» (VII, 344). И там и тут, с

разных концов, речь идет о важности, значимости «общего» в идейном

построении книги. Как и в других случаях, у нас нет оснований не доверять

столь категорически выраженным мнениям самого поэта.

Прямое выражение это «общее» находит с наибольшей силой в стихах,

написанных после решающего перелома 1901 г., хотя и в «зоне», «орбите» этого

перелома. Получается здесь примерно то же самое, что мы уже видели в связи с

«апухтинским» в поэзии Блока: «магический кристалл» темы Прекрасной Дамы

поэтически проясняет и обобщает поиски предшествующих лет, выводит с

особой отчетливостью наружу то, что ранее выражалось в форме более

запутанной, менее явной. Однако так же, как и там, необходимо подчеркнуть,

что все предшествующее содержит (иначе оно просто было бы не стоящей