«развороченной разрухой страны» стоит, конечно, образ современного человека,

человека массы, героя «Двенадцати». Полемика имеет не просто

художественный характер, — да и могли ли в эту эпоху обнажившихся до конца

общественных противоречий быть только художественные полемики!

Один из наиболее сильных ударов Блока по Гумилеву и его школе — это

удар по центральному пункту акмеистических теоретических построений.

Борясь за цельность, гармоничность, мужественность человеческого образа-

характера (а реально, в художественной практике, подменяя его

«западническими» синтетическими конструкциями буржуазной личности),

акмеисты вместе с тем упускают из виду или сознательно утаивают тот факт,

что рациональное, разумное в их теориях и в их практике заимствовано из

чуждого художественного опыта и чужих теоретических обобщений этого

опыта: «мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь», как утверждает Блок,

«эта единственная, по-моему, дельная мысль в статье Гумилева была

заимствована им у меня…» (VI, 178). Блок ссылается далее на свою статью «О

современном состоянии русского символизма». Само собой разумеется, по

понятным причинам, Блок тут сужает вопрос об источниках акмеизма. На деле

опыт Блока используется акмеистами несравненно больше и, разумеется, не

только и не столько «теоретически», сколько прежде всего в области

поэтической практики. Естественно, что Блока тут меньше всего интересуют

проблемы литературной генеалогии, и еще менее его томит желание быть

духовным отцом акмеизма: реально Блока волнует вопрос, во что превращается

у акмеистов опыт старшего поколения русских писателей и шире — опыт

русской культуры в целом.

Здесь возникает наиболее глубокая из занимающих Блока общественно-

художественных проблем. Гумилев и его школа пытаются построить «цеховое»,

замкнутое искусство, отделенное от народной жизни и от общих

закономерностей развития русской культуры. В такое искусство, отделенное от

обычных человеческих потребностей, от вопросов, волнующих людей в их

обычной жизни, Блок не верит, попытки его создания находит глубоко

вредными Еще в дореволюционную пору Блок видел тенденцию к разделению

искусств на отдельные отрасли, ручейки, незакономерную «специализацию»

отдельных отраслей, и тогда же он уже считал подобную «специализацию»

проявлением общей закономерности раздробления жизни — проникновения в

нее буржуазных отношений. Сейчас, после революции, Блок говорит об этом

применительно к школе Гумилева резче, чем когда-либо прежде: «“чистая

поэзия” лишь на минуту возбуждает интерес и споры среди “специалистов”;

споры эти потухают так же быстро, как вспыхнули, и после них остается одна

оскомина; а “большая публика”, никакого участия в этом не принимающая и не

обязанная принимать, а требующая только настоящих, живых художественных

произведений, верхним чутьем догадывается, что в литературе не совсем

благополучно…» (VI, 175). У акмеистов такое отношение к искусству, считает

Блок, вытекает из ориентации на буржуазный Запад, — на буржуазные

общественные отношения, сказали бы мы сегодня. Отвергая Гумилева и его

школу, Блок отрицает подобную тенденцию не просто как неприемлемое для

него художественное направление, но прежде всего как определенную линию

общественного поведения и как определенную концепцию истории и человека.

В согласии со своими общими взглядами на русскую жизнь и русского

человека, получившими новое и наиболее резкое выражение в революционную

пору, Блок находит особую специфику в русском историческом развитии И,

соответственно, в русской культуре: «Россия — молодая страна, и культура

ее — синтетическая культура. Русскому художнику нельзя и не надо быть

“специалистом”» (VI, 175). Блок находит, что буржуазная специализация,

вследствие исторической «молодости» России, не развилась в ней в полной

мере, и видит в этом преимущество русской культуры. Утверждение о

«синтетическом» характере русской культуры и стоящего за ней русского

человека и русского художника поэтому далеко от Соловьева, Белого или