«Русская поэзия сейчас во всем, что есть в ней живого, наследства Блока не

принимает»244.

Подход Блока к современному человеку как явлению противоречивому

обосновывается влиянием азиатчины в истории России; такому подходу

противопоставляется ученичество у Европы: «Очень неожиданно в это

разногласие вмешивается история: если Россия на вызов Петра ответила

Пушкиным, то Блоком она отказалась от своего ответа, попыталась зачеркнуть

его и потянуться опять в старые азиатские дебри, в азиатскую одурь… Осью

вращения нашей молодой поэзии, ее смыслом и жизнью является решительное

и окончательное “принятие” Европы, даже откровенное и долгое еще

ученичество, хотя бы и верно было то, что Европа сейчас — только

кладбище»245. Проповедь «цельной», «жизнеутверждающей» концепции

искусства на деле оказывается исторически основанной на «цивилизованной»,

«европейской» буржуазной личности; противопоставление «классика»

Гумилева «отрицающему жизнь романтику» Блоку означает фактически

неприятие, как «азиатской одури», человека революционной эпохи, человека

массы, на изображение которого ориентировался Блок-поэт в эти годы.

За литературной борьбой, за теоретическими и практически-

художественными столкновениями, противоборством разных поэтических

концепций, разными истолкованиями основного образа-характера эпохи стоят

тут фактически разные концепции жизни, разное отношение к революции, и

далее, в сущности, разное отношение к своей стране, к истории России, которая

для Блока неразрывно связана с революцией и человеком массы. Именно так и

осмысляется у Блока его художественное столкновение с Гумилевым и

возглавляемой им поэтической школой. Блок не вступает в эти годы в коллизии

с Андреем Белым. Суть тут не в том, как Блок на новом этапе относится к

символизму, как его истолковывает: это проблема для специального

исследования. Едва ли Блоку мог сколько-нибудь импонировать

«синтетический» образ центрального героя поэмы «Христос воскрес», —

реально там изображалось «самораспятие» буржуазного интеллигента,

принимающего революцию, но полностью ее не понимающего. Это было

далеко от реальной истории народа, но по причине крайней художественной

запутанности просто малодоступно сколько-нибудь широкому кругу читателей.

Гумилев и его школа в пластически-ясной по внешности, «классицистической»

форме выдвигали, используя отчасти опыт самого Блока, образ-характер

243 Адамович Г. Смерть Блока. — В кн.: Цех Поэтов. Книга третья. Пг., 1922,

с. 49.

244 Там же.

245 Адамович Г. Смерть Блока. — В кн. «Цех Поэтов» Книга третья. Пг.,

1922, с. 50.

буржуазного человека, явно противопоставляя его революции и человеку

массы. Всегдашняя ненависть (или даже отвращение, омерзение — если

говорить в личном плане) Блока к буржуа должна была вызвать у него

духовный и художественный отпор таким тенденциям.

Последняя литературно-критическая статья Блока «Без божества, без

вдохновенья» (апрель 1921 г.) поэтому совершенно не случайно посвящена

Гумилеву и его школе. В концовке ее сформулированы основные для Блока

проблемы в негативной форме: «Если бы они все развязали себе руки, стали

хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и оттого больше

похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную

разрухой страну! Да нет, не захотят и не сумеют; они хотят быть знатными

иностранцами, цеховыми и гильдейскими; во всяком случае, говорить с каждым

и о каждом из них серьезно можно будет лишь тогда, когда они оставят свои

“цехи”, отрекутся от формализма, проклянут все “эйдолологии” и станут

самими собой» (VI, 183 – 184). Внешняя, формальная западническая

щеголеватость акмеистов, по Блоку, скрывает за собой отсутствие человеческой

личности; это опустошение личности связано с тем, что люди эти отстранились

от жизни своего народа, своей страны, ее истории. Буржуазная личность, по

Блоку, вовсе не личность, а внутренняя пустота. В сущности, тут наносится

удар по основным общественно-художественным идеям Гумилева. За образом