Ницше. Подобное соединение на первый взгляд кажется странным, на деле же в

таком «синтезе» есть своя логика. И для соловьевства, и для ницшеанства

существенны своеобразная «практичность», действенность, стремление от

«слов» перейти к «делу». Соловьевская «синтетическая индивидуальность», как

и ницшевский «сверхчеловек», имеют действительно практические, по-своему,

цели. Если классический немецкий идеализм, с которым многими чертами

связаны Соловьев и Ницше, стремился прежде всего понять и осмыслить мир

предельном несовершенстве земной жизни («старой весны»), а что «новая

весна» (смысл всей вещи) это воскресение мертвых. «Новая весна»

определяется как «нетронутая, вечная» — т. е. именно как неземная. В свое

время уже В. Я. Брюсов определял тему «Нильской дельты» так: «Гимн

Вл. Соловьева говорит о воскресении…» (Далекие и близкие. М., 1912, с. 39).

Совершенно очевидно, что в стихотворении Вл. Соловьева, если рассматривать

его как целостное идейное построение, развиваются те же идеи, что и в

приводившемся выше письме к Л. Н. Толстому: «воскресение мертвых»

рисуется в нем как высшая правда христианства, как окончательное

преодоление земной жизни в спиритуалистическом «синтезе». Следовательно,

утверждение З. Минц, что перед нами «гимн радости земной жизни»,

представляет собой не просто неправильное прочтение единичного

стихотворения, оно обнаруживает также полное непонимание соловьевской

идеи «синтеза» — убежденность в том, что у Соловьева действительно

сливаются, «синтезируются» материализм и спиритуализм. Извлечь такое

представление о «синтезе» из сочинений самого Соловьева нельзя: он

неоднократно в самой прямой форме заявлял, что его учение о «синтезе» носит

богословский характер. Либеральные ученики Соловьева, пытаясь «выправить»

его общественно-политические взгляды, нисколько не отрицали

спиритуалистического характера его воззрений. До сочинения З. Минц в

советском литературоведении сколько-нибудь развернутая постановка

проблемы об отношении символизма и Соловьева в связи с концепцией

«синтеза» имелась только в моей книге «Герой и время» (Л., 1961). В научной

литературе принято обговаривать в первую очередь именно постановку

проблемы у исследователя-предшественника. З. Минц этого не делает.

Разумеется, это — дело ее научной совести. В моей книге соловьевская

концепция «синтеза» изложена неполно. В чрезвычайно сжатом виде там

излагается только замысел Соловьева слить «земное» и «духовное» (то, о чем

здесь говорится на с. 58 – 64). Это объясняется темой и логикой моей работы,

посвященной проблемам театра и драмы. При невнимательном чтении моей

книги можно было понять дело и так, будто бы Соловьев действительно

«синтезирует дух и плоть» в самом прямом смысле этих слов. Доказывать же

невозможность «синтеза» материализма и спиритуализма я не считал нужным:

кому же придет в голову, что и сейчас найдутся охотники до таких чудес. На

протяжении всей своей статьи З. Минц неоднократно полемизирует со мной, и

новых общественных отношений, буржуазных отношений, то «новые»

мыслители в первую очередь озабочены тем, чтобы найти философские основы

для удержания, укрепления отношений собственности. Элементы критики

буржуазных отношений отступают на второй план перед тенденциями к

созданию «положительной», оправдывающей буржуазное бытие, «цельной»

философии. Отсюда становится понятной ожесточенная полемика Соловьева с

Л. Толстым. Уже в ранних работах Соловьев подчеркивает жизнеспособность

основных институтов старого общества, но именно в полемике с Толстым

(скажем, в «Трех разговорах») приобретает особую резкость охранительная

тенденция. Противоречивое учение Л. Толстого содержит в себе

уничтожающую критику отношений старого общества, его важнейших

институтов — частной собственности и ее правовых норм, церкви, государства.

С точки зрения Соловьева, это нигилизм и безбожие. Толстой изображен в

«Трех разговорах» как предтеча антихриста. Соловьев ищет новых способов