получается двойственным. Патетическая личная устремленность к «общим

целям» порождает в своем роде эмоционально сильные строки и строфы.

Реакционно-утопический характер самого идеала подрезает крылья

эмоциональному порыву, вводит рационализм, статичность, мертвенность в

самую структуру стихотворения, в его композицию, в его образный строй.

Соловьев пытается изменить характер лирического «я», вводя в структуру

стиха не только общефилософские идеи, но и политический и исторический

материал (разумеется, в тех направлениях и границах, как это представляет себе

Соловьев). Так, в стихотворении «Ex Oriente Lux» («С Востока свет», 1890)

излагается, с экскурсами в далекое прошлое, политическая идея Соловьева о

слиянии, синтезе восточных и западных начал истории («Тот свет, исшедший от

Востока, С Востоком Запад примирил»), с характерной либерально-

славянофильской концовкой:

О Русь! в предвиденьи высоком

Ты мыслью гордой занята;

Каким же хочешь быть Востоком:

Востоком Ксеркса иль Христа?

Создается впечатление, что Соловьев в такого рода вещах как бы пытается

подключить в общую свою стилевую систему славянофильскую риторическую

поэзию, типа А. С. Хомякова. Есть целый ряд таких стихотворений; иногда тут

Соловьев достигает своеобразной лирической выразительности в создании

внеличной, пронизанной условно-историческими элементами поэтической

индивидуальности образа «я»; так, в стихотворении «Неопалимая Купина»

(1891) пробуждение чувства долга перед народом дано в лирически сложном

по-своему образе. Блок позднее использует выразительную лирическую

формулу из этого стихотворения:

И к Мидианке на колени

Склоняю праздную главу

Принципиально важны для развития поэзии эти попытки включить

общественно-исторические элементы в лирический образ; самому Соловьеву

они явно нужны как способ проверки его общих религиозно-утопических идей

в лирическом, художественном контексте. Чем ближе к концу жизни поэта, тем

судорожнее делается лирическая патетика подобных образов:

Из-за кругов небес незримых

Дракон явил свое чело, —

И мглою бед неотразимых

Грядущий день заволокло.

Такие стихи («Дракон», 1900), наполненные ужасом и внутренним смятением, в

то же время как бы должны подтверждать общую реакционно-утопическую

историческую концепцию Соловьева, ставшую особо агрессивной именно в

конце жизни автора. По отношению к «Востоку» (Китай) и «Западу»

(кайзеровская Германия) тут уже не предлагается «синтез». Напротив, Соловьев

открыто стоит на стороне Запада и проповедует смертельную и окончательную

войну, в которой «крест и меч — одно». Прямо повернутая на современность,

реакционная концепция Соловьева оказывается прославлением

империалистических войн.

Иначе обстоит дело в стихах, где Соловьев пытается создать обобщающие,

идеальные образы человеческой любви, выводящей из общих противоречий

истории и коллизий индивидуального человеческого сознания, — здесь

концепция «синтеза» выражается наиболее откровенно. Стихи такого рода с

наибольшим напряжением Соловьев точно так же создает в конце жизни, в те

годы, когда Блок уже начинает свою художественную деятельность. Создается

впечатление, что в таких вещах, как «Das ewig Weibliche» («Вечно

женственное», 1898), «Нильская дельта» (1898) и поэма «Три свидания» (1898),

Соловьев не только подводит итоги своей поэтической деятельности, но и

пытается отстаивать и наиболее ясно высказать, не опасаясь духовной цензуры,

основные идеи своей метафизики. В непосредственно поэтическом плане в этих

вещах Соловьев, опираясь на свою метафизику, пытается решить одну из

важных для поэзии 80-х и 90-х годов коллизий (особенно ясно она проявилась в

лирике Фета, столь важной для Соловьева-поэта). Речь идет здесь о

неопределенности человеческого образа, в стихе Фета тонущего в потоке

перемежающихся и соотносимых друг с другом движений «природы» и

«души». Соловьев пытается преодолеть эту внутреннюю противоречивость

поэзии Фета и создать ясный, четкий, «цельный» человеческий образ в стихе.