утверждения религии, государства, старой семьи, доходя в конце жизни даже до

оправдания колониальных войн и Вильгельма Второго. «Цельная»,

«положительная», «синтетическая» философия Соловьева противостоит

«разрушительным» идеям Толстого. Поэтому-то Соловьев и становится

учителем Н. Бердяева и Д. Мережковского (особенно близкого к Соловьеву),

несмотря на отдельные полемические выпады учеников против учителя.

Исчерпывающая характеристика того цикла общественных явлений, который

определил успех и влияние учения Вл. Соловьева, дана в статье Ленина «О

“Вехах”»: «Для современной эпохи характерно то, что либерализм в России

решительно повернул против демократии…»36

Кризисные явления, осознаваемая, видимо, самим Соловьевым

несостоятельность общей системы мировоззрения характерным образом

преломляются в его поэтическом творчестве: здесь, так же как и в философии,

кризис «прячется» более резким, обостренным, судорожным выражением

основных тем и проблем. Возрастает само количество стихов — Соловьев как

бы стремится в 90-е годы доделать, довершить свою поэтическую систему;

более интенсивное создание стихов сопровождается обострением в них не

только тем, проблем, но и выразительных средств. Тема «синтеза»,

искусственно созданной путем «слияния» материально-чувственного и

духовного начал цельной человеческой индивидуальности, с начала и до конца

поэтического пути Соловьева остается главной, центральной в его творчестве,

однако несколько меняется ее содержательное наполнение и поэтическое

воплощение. Для стихов 70-х годов, как это говорилось выше в связи с «Песней

офитов», характерно несколько лобовое выражение темы синтеза — ни

по существу смысл полемики сводится к тому, что я не нахожу в философии и

поэзии Соловьева «гимна радости земной жизни». Подтверждаю еще раз: да, не

нахожу Опущенная в книге «Герой и время» тема трагической

противоречивости построений Соловьева и кризиса его взглядов в конце жизни

излагается здесь на с. 66 – 68.

36 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 172.

«природное», ни «душевное» начала не разработаны, не развернуты

поэтически, но несколько механически противостоят друг другу и сплетаются

друг с другом. Из этого не следует, что, скажем, природные явления вообще не

входят в стих. Нет, они могут и привлекаться к общему раскрытию темы, но

важно то, что всегда ощутима их чисто служебная, внешняя роль: так, в

стихотворении «Вся в лазури сегодня явилась…» (1875) появление мистической

возлюбленной, несущей «синтез», гармонию, высшую правду, уподобляется

рассвету, восходу солнца, но нет никакой картины утра, да ее и не может

быть, — основной акцент так недвусмысленно лежит на самом видении, что

день — только стертый аллегорически-подсобный знак темы, и не более.

Поэтически в стихе он вовсе ничего не выражает. На протяжении 80-х годов,

видимо как преломление общих для поэзии той поры тенденций, и в частности,

очевидно, в связи со «вторым рождением» лирики Фета, появляется отчетливая

тяга к более разработанным, более последовательным, законченным и поэтому

более важным в композиции стиха, а следовательно, более ощутимым также для

восприятия — раздельным образам «я» и «природы». При этом настолько ясно

прямое следование Фету, что даже Блок, всегда осторожно, с особым

целомудрием выбирающий слова, когда идет речь о Соловьеве, говорил про

него как про «благодарного ученика фетовской поэзии» («Рыцарь-монах», IX,

183). Вот характерный пример изменившихся внутренних соотношений в

структуре стиха Соловьева:

В тумане утреннем неверными шагами

Я шел к таинственным и чудным берегам.

Боролася заря с последними звездами,

Еще летали сны — и схваченная снами

Душа молилася неведомым богам.

В холодный белый день дорогой одинокой,

Как прежде, я иду в неведомой стране.

Рассеялся туман, и ясно видит око,

Как труден горный путь, и как еще далеко,

Далеко все, что грезилося мне.

В этом стихотворении 1885 г. совершенно ясно, что знаки природной жизни уже