именно такой, без всякой боязни. Высокий идеал — всегда «в синих далях» и

всегда в «синтезе» с этой низкой действительностью. Все на своих местах, и

всему свой порядок.

Для молодого Блока, напротив, именно действительность, обычные

отношения людей постепенно становятся тревожной проблемой. Напряженное

несоответствие между высоким трагическим романом и повседневной

действительностью все больше осознается как выражение «общей тревоги». В

письме к отцу от 8 февраля 1902 г. еще относительно спокойно констатируется

отсутствие «естественной и свободной» жизни в стихе: «Вообще я мало где

бываю и чувствую себя в некоторой отделенности от внешнего мира,

совершенно, однако, естественной и свободной, находящей свое разрешение в

довольно большом количестве стихов, по-прежнему, несмотря на гражданские

струи, лишенных этих преимуществ» (VIII, 28 – 29). Однако уже в письме к

отцу от 8 августа 1902 г. формулируется возможный ближайший выход из

коллизии между напряженностью драматизма в стихе и характером

повседневной жизни: «… все еще мне мечтается о крутом (не внезапном ли?)

дорожном повороте, долженствующем вывести из “потемок” (хотя бы и

“вселенских”) на “свет божий”» (VIII, 40). «Вселенские потемки» тут означают

общее катастрофическое положение мира, осмысляемое Блоком как

«космическое» состояние, в отрыве от непосредственных жизненных

отношений, от социальных начал, от общественной жизни. Включение

непосредственных жизненных отношений в художественное изображение далее

предполагается в виде охвата их также общей катастрофической концепцией

мира: «Однако этот свет, на иной взгляд, может оказаться еще метафизичнее,

еще “страннее” потемок. Но ведь и здравый Кант для иных мечтателен не в

меру. Вообще-то можно сказать, что мой реализм граничит, да и будет, по-

видимому, граничить с фантастическим (“Подросток” Достоевского)». «Такова

уж черта моя» (VIII, 40). Задумываясь над соотношением материала

повседневной жизни и «фантастичности» космической картины мира,

свойственной его лирике, Блок нисколько не склонен подгонять этот разрыв под

некую выдуманную гармонию, «синтез». Напротив, он подчеркивает дуализм,

разорванность. В этом смысл упоминания имени Канта. Немецкий дуалист

фигурирует тут как «здравый» философ, трезво констатирующий объективный

характер противоречивости мира. Дело не в том, верно или неверно Блок

понимает Канта, но в ходе его собственной мысли: ставя себе задачу более

точного изображения повседневных отношений, Блок не собирается подгонять

действительность под мистические, «синтетические» схемы. Фантастичность

присуща не только «душе» с ее предчувствиями космических катастроф, но и

реальным отношениям людей, их обычной жизни. Иначе можно сказать, что

трагизм Блок пытается найти в повседневных картинах жизни, включаемых

сейчас в «катастрофическую» концепцию мира.

В первой книге Блока такую роль обнаружения фантастичности в

повседневной жизни играет раздел «Перекрестки». В целом в этом разделе

определяющее значение имеют особым образом оформленные зарисовки

современной городской жизни, в противовес условно-средневековому и

условно-сельскому пейзажу (или, скорее, декорациям), в которых

развертываются

драматические

отношения

героев-персонажей

«Неподвижности». Нет здесь и самих этих героев-персонажей, проходящих

через весь раздел, если не считать тех стихов, в которых с особым театрально-

драматическим напряжением еще раз появляется роман о Прекрасной Даме

(«Безмолвный призрак в терему…», 1902). Вместе с тем в некоторых из

стихотворений этого раздела, предвосхищая драму «Балаганчик», иронически

обнажается театральный характер ситуации Прекрасной Дамы. Таковы в

особенности стихотворения «Свет в окошке шатался…» (август 1902 г.) и «Все

кричали у круглых столов…» (декабрь 1902 г.). В первом из них иронически

освещена средневековая обстановка сюжета Дамы, а вместе с ней — и сам этот