Шрифт:
Пусть я буду бездушным чудовищем, но я скорее толкну падшего, чем стану его стыдить.
Выпив, он находил в себе силы умыться, причесаться, надеть шляпу и, слегка помолодевший, закуривал:
– «Старик, - цитировал он, улыбаясь, - я слышал много раз, что ты меня от смерти спас»... Эх, Ленька! Верь - не верь, но я буду делать «Пиковую даму»! «Пиковую даму» я им не отдам! Тройка, семерка, туз.
– Помню, - говорил я, - читали.
– И отправлялся досыпать.
.. .Уж полночь на часах, а Германа все нет...
Глава шестнадцатая
Люблю поболтать
До спектакля полтора часа. Сижу читаю. Подходит обкуренный Рома. Из новичков. Мнется около, ждет, когда я обращу на него свое внимание.
Я неохотно поднимаю голову:
Чего тебе?
Привет, - протягивает свою лапищу.
Он очень крепко сжимает мою руку. Сразу ясно, что он из тех, для кого чужая рука - эспандер.
Что читаешь?
Перечитываю. Цвейг «Звездные часы человечества».
Ну и как? Интересно?
С чего бы это я перечитывал, если б мне не было интересно?
– Терпимо, - говорю.
Он присаживается рядом.
– Я сейчас твою книгу читаю.
Ну конечно. Как иначе вывести меня на разговор. Но я ему подыгрывать не стану.
Завидую.
Мне нравится твоя проза, - говорит он.
– Ты пишешь в стиле Довлатова и Буковски.
По-твоему, Довлатов и Буковски похожи?
Ты не согласен?
Довлатов глубже. У Буковского все грубее и проще.
– Говорят, Довлатов был сплетником.
Искоса зыркнув на Рому, я криво усмехаюсь:
– А сам-то ты кто после этого?
Он благодушно смеется и осторожно похлопывает меня по плечу.
Не люблю, когда ко мне прикасаются малознакомые люди.
– Тебе чего надо?
Изумленный, он смотрит на меня, взметнув серые бровки до образования глубоких морщин на угловатом лбу.
То есть как? Поболтать.
О чем?
Да так, просто.
– Просто - даже папа маму не целует, - роняю я автоматически.
Я уже думаю о чем-то своем.
Не люблю болтунов. Тех, кто трещит без умолку. Ни о чем. О чем попало. Они лишь заполняют и время и саму атмосферу первым подвернувшимся словом. Они не напрягают при этом свой мозг, они напрягают только слушателей.
Меня не назовешь молчуном. Я люблю поболтать. Даже люблю поболтать ни о чем. Но в беседах я гурман. Мне необходимо, чтобы происходил особенный отбор слов и интонации, чтобы удовольствие получали и я, и мой собеседник, и слушатели, коль таковые присутствуют. Это больше, чем беседа. Это нефиксируемое создание устного произведения искусства в момент его исполнения.
И собеседник не может быть кем попало. С кем попало и жрешь, что попало.
Впрочем, Рома вроде парень нормальный и неглупый. Так какого черта я с ним так себя веду? А потом удивляюсь, что у меня нет друзей.
Хотя друзей нет по другой причине.
– Я тебе не нравлюсь?
– спрашивает растерянно Рома.
А ты мне и не должен нравиться.
Не думал, что ты такой, - обиженно замечает он.
Какой - такой?
Вот тоже проблема! Они насмотрятся наших спектаклей и судят о нас по нашим ролям. Полагают, что все мы интересные, умные, веселые и любим весь белый свет. А ведь это не так. Половина из нас любит только себя, а другая половина даже себя не любит.
На смену Роме приходит вялый из-за похмелья Танелюк.
Слышал новость?
– спрашивает.
– Чебурашка переспал с Кандалаевой. Теперь вроде как встречаются.
Чебурашка? Ну и крокодила он себе нашел. А кто говорит?
Сама Кандалаева. Намекнула.
Ну-у, она наплетет и не такое. Сам знаешь.
Что читаешь?
Стефана Цвейга.
Я, кстати, книгу твою прочел.
Что скажешь?
Жека чуть замялся:
В твоих рассказах нет положительных героев.
Блин, и ты туда же! Я ж рассказчик, а не сказочник.
Хочешь сказать, что в мире нет хороших людей?
Плохих, - отвечаю.
– В мире нет плохих людей.
– То бишь все хорошие?
Хороших много... Потому как... Честных мало.
Танелюк трет ладонями лицо, словно умываясь:
– Может, пойдем перед спектаклем хлопнем по рюмочке?
Словно учуяв, чем пахнет наш диалог, к нам приближается Кир.
– Ну что, в библиотеку идем?