психологического проникновения в образ. Думаю, что если бы в стихи Кушнера вошло

больше людей и из нашей истории, и из современности, его поэзия не потеряла бы

обаяния деталей, а выиграла бы в широте, которой ей иногда недостает. Ведь недаром

когда-то было сказано: «Поэзия, не поступайся ширью». Я надеюсь, что Кушнер еще к

этому придет.

Стихи Кушнера пронизывает не дидактическая, но глубоко лирическая

нравственность. Одни строчки хуже, другие лучше, но ощущение нравственной

чистоты не покидает, когда читаешь эту книгу.

Несмотря на то, что в книге Кушнера нет непосредственных обращений к

читателям, есть чувство их, глядящих на него откуда-то и говорящих ему: «Прощай!

Чернила наши блеклы, а почта наша ненадежна, и так в саду листва намокла, что шага

сделать невозможно.

Книга Кушнера названа «Письмо», и это письмо небезадресно.

1974

КАЖДОМУ— СВОЕ

и

ногда мы наблюдаем раздувание в групповых целях малозначительных стихо-

творцев, умиленность духовным провинциализмом иод видом расширения географии

поэзии, под видом борьбы со «столнчностыо». Настоящее произведение, родившееся

где-то даже в малозаметной деревушке, может само, независимо от критиков, стать

столицей литературы. Провинциализм может вырасти и на фоне ультрасовременных

урбанистических декораций. Все, что посредственно,— провинциально. Однако

некоторые критики считают поэтический талант как бы второстепенным делом и,

возводя в ранг корифеев только поэтов, соответствующих доморощенным схемам,

пытаются искусственно принизить значение поэтов, не укладывающихся в эти схемы.

По отношению к ряду поэтов, уже давно и заслуженно пользующихся любовью

читателей, у нашей критики существует заранее приготовленная скептическая гримаса.

Когда поэт уже завоевал признание читателей, ему эта гримаса не страшна. Опасней

другое — незамечание критиками поэта, когда их равнодушие стоит стеной между

поэтом и читателями. Стена эта, конечно, не каменная, а ватная, но камень придает

резонанс каждому слову, а вата поглощает возможность широкого эха.

Олег Чухонцев печатается с 1958 года, и с первых его стихов нам, профессионалам,

стало ясно, что пришел новый талантливый поэт. Нельзя сказать, чтобы его не

замечали абсолютно. О нем писали, но только

136

об отдельных стихах, по той простой причине, что его первая книга увидела свет

уже десять лет спустя после того, когда автора приняли в Союз писателей, и вполне

заслуженно. Такой поздний выход первой книги — это и есть старание не замечать*.

Справедливость в конце концов восторжествовала, но в запоздалой справедливости

есть всегда какой-то горький привкус. Напомним об этом нашим издателям, чтобы они

перестали так надолго опаздывать. Иначе в нашей поэзии уже никогда не будет

«красивых, двадцатидвухлетних».

Теперь о самой книге. Есть в ней примечательные строки в стихах о судьбе

художника:

А там — какое б ни было житье — единый коридор, одна дорога: до врат Дахау. До

престола бога. До вернисажа. Каждому — свое.

Крепко сказано. С гордостью. С верой. Ворота Дахау превратились во «врата» не

из-за сохранения ритма. Путь художника, не увенчанный страданиями, собственными и

чужими, воспринимаемыми как собственные, ложен и ведет к духовному бесплодию.

Душа поэзии Чухонцева тонкая. Но иные версификаторы тонкостью подменяют

равнодушие. Болезни равнодушия в книге Чухонцева нет — она может показаться

слишком сдержанной любителям биения себя в грудь волосатыми кулаками и

вываливания декоративных православных крестов поверх рубахи, но почему исповедь

не может быть сдержанной? Все зависит от характера человека. Сдержанность, не

переходящая в сухость, концентрированней фонтанирующей ежесекундно

искренности, когда перестаешь верить даже, может быть, в правдивые слова, ибо их

слишком много. Ежесекундный вернисаж, что может быть утомительней? Вернисаж

Чухонцева итоговый, большей частью ретроспективный, с пустыми местами на стенах,