дети Шостаковича, Улановой, Фадеева, Платонова, Булгакова, Катаева, Твардовского,

но уже и молодые отцы советской поэзии, прозы, театра, музыки.

Наше поколение — это рабочие-новаторы, председатели колхозов и агрономы,

командиры атомных подлодок, партийные и комсомольские работники, инженеры и ди-

ректора крупнейших предприятий, академики с мировы

310

ми именами. Мы гордимся тем, что первый человек н космосе—наш замечательный

Юрий Гагарин — был Человеком нашего поколения, воспитанного Великой

Отечественной войной. Наше поколение и сегодня стоит у штурвала космических

кораблей, и, пожалуй, единственные штурвалы, которые, к сожалению, ему не дове-

ряют,— это штурвалы наших литературных журналов. Все еще думают, что мы дети и

что нельзя нам давать В руки игрушки взрослых, а то мы еще по неопытности их

сломаем. Но сегодня мы — это те дети, у которых уже тоже есть дети, и это дает нам

ощущение еще большей ответственности, чем раньше, когда мы отвечали только за

самих себя. Конечно, бывают случаи, о которых я писал в поэме «Казанский

университет»:

Легко в студентах прогрессивничать, свободомыслием красивничать, но глядь-

поглядь: утих бедняк, и пусть еще он ерепенится — уже висят пеленки первенца, как

белый выкинутый флаг.

Пли, как говорят в Латинской Америке: «Сеньор, куда деваются с возрастом

бывшие раздуватели миро-пых пожаров?» — «А в пожарники, сеньор, в пожарники...»

Но чувство ответственности за детей превращается В трусливый

какбычегоневышлизм только у слабых духом. Чувство ответственности за детей дает

сильным людям ощущение нового качества смелости — смелости Не крпклнво-

ба.хвалнетой, а смелости, выверенной жизненным опытом, смелости,

проконтролированной сознанием ответственности за каждый поступок, за каждое

слово, а ведь слово, особенно в нашем писательском деле,— это уже поступок.

Многие мои ровесники, и я в том числе, в определенном периоде нашей

литературной жизни много шумели н декларировали. Ну что ж, каждый, как говорится,

приходит в мир со своей собственной трубой, чтобы трубить о своей скромности, а то

эту скромность никто не заметит.

Но мне кажется, что сейчас не время шума и криков. Крик — он полетает-полетает,

и собака его заглотает.

162

По опыту старого крикуна сам знаю. Сейчас время глубокого философского

анализа, время осмысления пройденного пути, собственных достижений и ошибок и

достижений и ошибок других. Наша задача, приобретая зрелость, не потерять

внутренней юности, ибо только это сочетание может дать гармоническую модель чело-

века будущего, прообразом которой является Пушкин, соединивший в себе кипение

юношеских страстей и глубокий философский анализ.

Прошла пора закидывания переметов поверху — настала пора глубоких донных

сетей. Легче стать в позу и начать обвинять эпоху, действительно столь еще не-

совершенную. Гораздо страшней, но зато, может быть, плодотворней начать

беспощадный анализ с самого себя. Я думаю, что величайшая смелость Пушкина не

только в том, что он писал дерзкие оды во славу вольности, но и в том, что он имел

мужество сказать о себе: «И с отвращением читая жизнь мою».

Только человек, беспощадно анализирующий самого себя, имеет моральное право

быть судьей других людей, судьей эпохи. Ведь настанет день, когда наши сыновья и

дочери вырастут и спросят нас: «Папа, а что ты делал тогда-то?» И надо заранее себя

готовить к этому священному и тяжелому моменту проверки самих себя будущими

вопросами наших детей.

Но писатель — это человек, который обязан отвечать на вопросы не только своих

собственных детей, но детей всего мира. Литература — это совесть народная, и от-

делить литературу от совести так же невозможно, как отделить литературу от народа.

Одно из величайших завоеваний социализма — это то, что слово «писатель» у нас

звучит как «учитель». Быть истинным учителем — это ничего общего не.имеет с

дидактикой, с морализаторством. Великий учитель Макаренко никогда не был сухим