осознанно пойти на костер. Фильм этот глубоко демократичен по своей

направленности и, думаю, не только заставит обливаться горькими слезами многих

девчонок и взрослых женщин, но и придаст им силы в борьбе с инквизицией

бездуховности. Не дидактически, а как бы исподволь фильм говорит о том, что любовь

сама по себе уже есть огромное счастье, даже если на ней лежит трагическая тень

нсосуществленности. Это фильм о раздирающем желании счастья и о праве на это

счастье, о неотъемлемых правах женщины и вообще человека. Но это фильм и о том,

что даже в своей боли, а не только из валящихся в руки радостей, человек может

выплавить глубокое личное счастье, которое гораздо крепче и устойчивей счастья

случайного. Это фильм о том, что счастье, как и талант, есть тоже чудо неслучайное.

Я почти незнаком с биографией Инны Чуриковой до того, как она стала актрисой,

но образ, созданный ею, настолько силен, что выглядит автобиографичным. Если это в

деталях и не соответствует действительности, то тем большая заслуга актрисы. Ведь

мы даже не можем представить Чапаева иного, чем у Бабочкина, Максима иного, чем у

Чиркова. Но одно несомненно: если Чурикова и не играла свою собственную жизнь в

этом фильме, то она вложила в него свой духовный опыт, дополняя его массой новых

деталей, постигнутых в результате перевоплощения. Перевоплощение в искусстве —

это прежде всего самовоплощение. Чурикова, стоящая в толпе ожидающих

приглашения девчонок на танцплощадке и жадно провожающая глазами танцующие

пары; Чурикова, отделывающаяся от навязанных ей подругами сумочек и наконец-то

танцующая; Чурикова, держащая у горла лезвие косы и что-то нечеловечески мычащая,

— это перевоплощение и, следовательно, воплощение.

Вспомним хотя бы тот эпизод, когда она спрашивает у провожающего ее парня,

женат ли он, вспомним муку, которую она не в силах скрыть напускным равнодушием.

Вспомним переворачивающую душу сцену первого совместного ужина, когда она так

счастливо и гордо поучает любимого, что курицу можно есть и руками.

Из актрис мирового кино, с чьими достижениями в перевоплощении я мог бы

сравнить Чурикову, я назвал

178

бы, пожалуй, лишь Анну Маньяни и Джульетту Мазину и их лучших лентах. Но,

право, я не уверен, что эти и I рисы смогли бы совершить такой ритмический и

пси-\логический перебив, одновременно играя и девочку с in раины, и

предводительницу народных масс Жанну ДАрк. Однако этот перебив, по замыслу

режиссера, не Служит лишь для демонстрации разносторонности таким а Чуриковой,

но подчеркивает наличие качеств Канны дАрк в стольких даже не подозревающих

это Женщинах. Преображение рабочей девчонки в Жанну дАрк есть тоже чудо

неслучайное, а чудо, выношенное тачала авторами сценария, режиссером, а только

потом явленное актрисой. В роли Жанны соблазнительно было встать на котурны

мелодекламации, однако Чурикова избежала этого. Ее Жанна светится одухотворен-

ностью и в то же время не условна — она не боится даже бояться.

И все-таки, несмотря на благородство и убедительность общего рисунка роли,

хочется сделать несколько имечаний, адресованных и режиссеру, и актрисе.

Тот эпизод, когда Чурикова перед киноаппаратом никак не может преобразиться в

Жанну, мог бы быть аамечатслен, если бы, перешагнув внутреннюю обиду,

внутреннюю раздавленность, рабочая девчонка, собрав пес силы, на наших глазах

перевязала бы сама свои разбитые крылья и взлетела бы так высоко, как мы не могли

бы себе представить за секунду до этого. Но увы!— если крылья и были перевязаны и

произошло даже отделение от земли, то взлет не был неоспоримо высок. Хочется

заметить, что некоторые черты герои-пи— например, осыпание трогательными

подарками любимого—перекочевали из предыдущего фильма в ITOT. Перекочевала и

ненужно подчеркиваемая тема некрасивости героини.

«А если так, то что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в

котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» (Н. Заболоцкий)