Шрифт:
Интриговать внешней некрасивостью не нужно, как и красотой,— это не имеет
отношения к задачам искусства. Внешность — это случайность природы, а красота
внутренняя есть чудо неслучайное.
Я думаю, что у этих молодых кинематографистов может быть блестящее будущее.
Панфилову хотелось
343
бы пожелать прорыва от родников лиризма к мощному океану эпоса, который
вбирает, но отнюдь не уничтожает лиризм. Чуриковой хотелось бы пожелать не повто-
рять какие бы то ни было актерские краски и пожелать ролей, ролей, но таких, чтобы
ни одна из них не паразитировала на успехе предыдущей. Диапазон дарования
Чуриковой настолько широк, что сейчас, видимо, даже трудно представить ее
перспективы.
Я уверен, что из нее может получиться одна из лучших актрис отечественного и
мирового кино, если только ей помогут и сценаристы, и режиссеры и если она сама
будет руководствоваться моральными критериями того, когда «кончается искусство и
дышат почва и судьба», то сеть когда искусство становится не просто пере-
воплощением, а воплощением.
Конечно, иногда «неразумная сила искусства» поднимает над миром не совсем
достойные этого сердца, но в данном случае большое сердце есть и есть возможность
сохранения и развития таланта не только на коротком отрезке времени, а на
протяжении всей жизни. Но сохранение таланта и его непрерывное развитие вне
зависимости от возраста есть тоже чудо неслучайное.
1070
ЗАГОВОРИВШАЯ СТЕПЬ
ино существовало за многие века до его изобретения. Человеческое сознание и даже
подсознание — это не что иное, как созданный природой кинематограф. Этот
кинематограф то возвращает нас к тому, что уже случилось, однако не механически
воспроизводя, а творчески преображая прошлое, то иногда предугадывая, что случится,
пророческой силой духовного инстинкта, секрет которого еще до сих нор не разгадан
медициной. Рука, тормошащая нас, чтобы мы проснулись, способна в одну секунду
прокрути, в нашем якобы спящем сознании многосерийный фильм, искусно
подводящий нас в своем финале именно к этой тормошащей руке.
Все писатели в каком-то смысле кинематографисты, даже если не пишут сценарии и
даже если умерли задолго до того, как на экранах мира впервые задер-Гвлись
человечки, еще не умевшие говорить так, чтобы их слышали. С тех пор кино обрело
звук, цвет, объемность и, как предсказывают кинофутурологи, обре-ка даже запахи. Но
и такая движущаяся, звучащая, многокрасочная, стереоскопическая, пахнущая морем,
лесом, степью кинематография тоже существовала I сознании писателей, когда перед
ними был только белый лист, заполняемый вызываемыми видениями. На одном из
съездов писателей А. Довженко приво-м| 1 строки Пушкина как пример
кинематографич-ности:
К
180
...Раз дался звучный глас Петра: «За дело, с богом!»
Из шатра,
Толпой любимцев
окруженный, Выходит Петр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры.
Он прекрасен, Он весь как божия гроза.
Несомненно, существовали фильм «Война и мир» в сознании Толстого, фильм
«Братья Карамазовы» в сознании Достоевского, ибо великие произведения литературы,
видимо, есть не что иное, как сценарии, написанные в обратном порядке,—
запечатлевающие на бумаге уже снятый сознанием фильм. Все экранизации — это, в
сущности, попытки восстановления безвозвратно потерянных фильмов, когда-то
поставленных творческим воображением писателей. Встает фантастический и на
уровне сегодняшней науки, младенческом по сравнению с ее будущим, временно
бесперспективный вопрос: как бы отнеслись классики к экранизациям собственных
произведений, совпадают ли эти экранизации хотя бы частично с их собственными
художественными галлюцинациями, без которых невозможно искусство?
Произведения остросюжетные зазывают мнимой легкостью кнновоплощения, на
чем поверхностные режиссеры, как правило, срываются. Но есть другие произве*
дения, которые лишены внешней занимательности,— такие режиссеры их
побаиваются. И, слава богу, писатели спасены. Внешняя незанимательность становится