Только здесь, в лесной тиши, под ярко-голубым, девственно чистым небом, наедине со своей совестью, Василий Иванович вдруг понял и почувствовал всю свою несостоятельность.

–  Подлец я, негодяй, трус, - обличал он себя.- Надя права, от меня отвернулись товарищи, дети, родители. В семье я стал деспотом. Пышкин считал меня лучшим другом, а я обесчестил его семью. Лгал всем, обкрадывал себя. Подлый и гадкий я человек, достойный презрения…

Он плакал, и слезы очищали его душу, как весенний дождь омывает землю, как весенний ветер проветривает затхлую комнату, где за зиму скопилось много пыли и паутины. Почему же до этого он не понимал всей той подлости, которая постепенно накапливалась в нем? Разве он законченный подлец? Ведь еще зимой, когда он возвращался из Москвы, он чувствовал себя очищенным от мерзости.

Василий Иванович понял, что если он потеряет Надю, детей, то навсегда погрязнет в своих пороках. Сегодня он грубо оскорбил жену, недавно оттолкнул от себя товарища. И вот теперь он лежит распростертый на земле, жалкий и одинокий. Как же это могло случиться?

Сейчас Василий Иванович ненавидел и Валентину, и Тасю, но больше всего ненавидел и презирал себя. Было такое ощущение, что его бросили в зловонную клоаку, и он не может сам выбраться из нее, а поблизости ни одной живой души.

Долго Василий Иванович лежал на земле. Голубой мрак леса перешел в густые лиловые сумерки. Стало холодно, он встал и тихо побрел к городу.

–  Нет, я не конченный еще человек. У меня хватит мужества взять себя в руки, - говорил он.
– Надо быть круглым идиотом, чтобы бросить семью, лишиться товарищей, родителей. Глупец я, безумец.

Выйдя на поляну, Василий Иванович посмотрел на небо. Там, в далекой, всегда манящей высоте тепло мигали весенние звезды. Они всегда успокаивали его. По сравнению с этими мириадами неизведанных миров мысли и чувства казались ничтожными, а сам он пылинкой в космосе. Глядя на звезды, Василий Иванович вдруг почувствовал в себе то хорошее, что было еще в нем.

«Валентина красива и умна. Но я все равно разлюблю ее, как разлюбил Тасю. Она уедет с глаз, и все станет на свои места», - думал Василий Иванович. Он помирится с Надей, с отцом, попросит у Николая прощения. Он снова пойдет на завод…

–  Надя, родная, прости…

Василий Иванович возвращался домой с одной мыслью, с одним намерением: доказать всем, что он еще не окончательно потерянный человек.

Охваченный новыми, радостными мыслями и надеждами, Василий Иванович все время ускорял шаги. Вот и дом. Торопливо вбежал по лестнице на третий этаж. Дверь была заперта. Первое, что бросилось ему в глаза, - это темнота, пугающее безлюдье комнат.

–  Не может быть!
– испуганно прошептал он. Включил в прихожей свет. Ворвался в одну комнату, другую. В кабинете на столе лежала записка. Он схватил ее. Строчки прыгали перед глазами.

«Я ушла с детьми, чтобы никогда больше не встречаться с тобой. О детях не беспокойся, я сама воспитаю их. А ты все-таки подумай о себе. Надя».

Василий Иванович схватился за голову и долго стоял в оцепенении. В памяти промелькнула вся его совместная с Надей жизнь. Сколько в ней было хорошего, радостного! И вот теперь у него нет самого дорого в жизни - семьи. На душе сразу стало пусто и тоскливо. Случилось то, чего он недавно желал, а сейчас, когда оно случилось, вдруг понял безвыходность своего положения. В эти минуты он почувствовал, что потерял то, без чего немыслимо жить.

Василий Иванович прочел записку раз, другой, вяло прошелся по комнате.

–  Что я наделал, что я наделал!
– повторял он, уставившись в угол пустыми, ничего не видящими глазами. Сейчас он был похож на безумца, который, ослепленный ревностью, убил то, что любил, что для него было дороже собственной жизни.

–  Что я наделал! Это невозможно, - шептал Василий Иванович.

И вдруг, как луч света, осенила надежда - еще не все потеряно. Он сейчас же разыщет Надю, детей, вернет их в дом. Он вскочил с кресла, обрадованный этим решением, схватил с вешалки пальто и долго не мог найти рукав. В это время в гостиной скрипнула дверь.

–  Надя!
– воскликнул Василий Иванович и бросился к двери. В соседней комнате стояла Валентина.

–  Валентина?!
– только и мог выговорить он.

–  Милый, я все знаю. Ради бога успокойся. Ты, конечно, удивлен, что я пришла. Но как я могла поступить иначе? Тебе очень тяжело. Я понимаю тебя, - мягко и вкрадчиво сказала она, и на глазах у нее заблестели слезы. На лице ее было столько искреннего страдания, любви, преданности.

–  Зачем ты пришла сюда?
– сурово спросил Василий Иванович.

Она приблизилась к нему, провела душистыми ладонями по его лицу, грустно улыбнулась сквозь слезы кроткой, почти детской улыбкой.

–  Милый, хороший! Я все понимаю. Я предвидела это и отговаривала тебя от этого шага. Но ты сам настаивал. И вот я пришла к тебе, чтобы сказать… - Валентина помолчала, вынула из сумочки платочек, вытерла слезы.
– Милый, не надо этого. Нам лучше расстаться. Я не просила этой жертвы…

Василий Иванович молча смотрел на нее - потерянный, расслабленный, безвольный.