–  Знаю, тебе будет нелегко… О себе я не стану говорить, - Валентина судорожно глотнула воздух, снова поднесла платочек к глазам.- Что ж, видно, наша судьба такая.

Василию Ивановичу вдруг стало не по себе. Ради нее он потерял семью, и теперь она пришла предупредить, что уезжает, оставив его у разбитого корыта.

В легком пальто канареечного цвета и в скромной шляпке Валентина была очень хороша. Такой он встретил ее в вагоне. И Василию Ивановичу теперь стало страшно от мысли, что он может навсегда потерять ее. Сейчас, когда у него ничего не осталось в жизни, - это было немыслимо. Она улыбнулась ему такой улыбкой, от которой на душе становится радостно и легко, как в день весны, когда улыбается природа, и на сердце бывает светло и немного грустно.

–  Валя, неужели ты оставишь меня… сейчас?… - спросил Василий Иванович, не отрывая глаз от ее лица.

–  Еще не поздно вернуть семью. И ты это сделаешь, если хоть немножко любишь меня и уважаешь себя, - ответила она, теребя кружево платочка.
– Пойми, я не могу эту жертву принять на свою совесть, - сказала Валентина. Провела рукой по его растрепанным волосам. Он взял ее руку, поднес к губам.- Мы оба несчастны, - вздохнула она.

–  У меня теперь нет семьи. Нет у меня ничего, кроме тоски и отчаяния, - подавленно проговорил Василий Иванович.

КРУШЕНИЕ

Иван Данилович возбужденно ходил по комнате, размахивая руками, гневно бросая слова:

–  Позор! Перед людьми стыдно за такого сына! Нет у меня сына…

–  Отец, что ты говоришь! Сын он нам, родная кровинка, - упрекала его Ефросинья Петровна, часто сморкаясь в фартук.

–  Вырастила на свою голову!
– бушевал старик.

Надя сидела у стола с бледным заплаканным лицом. Она уже не рада была, что зашла к старикам и рассказала им о том, что позавчера произошло у них в доме.

–  Позор и стыд!
– гремел Иван Данилович.
– Отвернуться от жены и детей из-за какой-то вертихвостки…

–  Я сама ушла от него. Я не могла дальше… Обо мне не беспокойтесь, проживу с детьми. Пойду снова на завод.

–  Где ты, дочка, остановилась?
– спросил Иван Данилович.

–  У подруги.

–  Это почему же у подруги? Твой дом - вот он, - Иван Данилович обвел руками комнаты.

–  Тяжело мне будет у вас. Здесь все будет напоминать…

– Эк, испугалась чего! Или нам твои детишки не родные внуки, или ты чужая для нас? А его, стервеца, выбрось из головы! Слышишь?!

Ефросинья Петровна молча плакала, спрятав лицо в фартук. Надя подошла к свекрови, обняла ее за плечи.

–  Не надо, мама. Может, он образумится еще,- сказала она и подумала: «Не погорячилась ли?» Вспомнила совет Даши: не торопить события, не делать поспешных выводов… Но она не могла дальше так жить.

–  Чтобы и ноги его не было в нашем доме!
– крикнул Иван Данилович.
– Ну-ка, пойдем за детишками.

Надя на минуту заколебалась. Она не имела в виду переходить с детьми к свекру. Здесь каждая вещь будет воскрешать в памяти пережитое. Но, с другой стороны, Надя надеялась, что Василий не оставит еe и детей, переболеет и вернется к ним.

Иван Данилович взял ее за руку.

–  Пошли!

Ефросинья Петровна отерла фартуком мокрое от слез лицо, переоделась и направилась к сыну, чтобы образумить его, помирить с Надей. Квартира Василия оказалась запертой. На стук из двери соседней квартиры вышла пожилая женщина.

–  Вы к Василию Ивановичу?
– спросила она.

–  Где он, голубушка, сынок мой?
– жалостливо спросила Ефросинья Петровна, готовая опять расплакаться.

Женщина посмотрела на нее участливо.

–  Нету его. Нету. Еще вчера уехал… Погрузил чемоданы и уехал, - сказала соседка.

–  Куда же он от жены, детишек?
– упавшим голосом проговорила Ефросинья Петровна. Слезы потекли по ее морщинистому лицу.

–  Бог его знает куда. Взял и уехал. Просил передать Надежде Владимировне ключи от квартиры. Письмо ей оставил. Сейчас принесу.

–  Господи, что творится на белом свете. От законной жены, от деточек своих, от родителей уехать куда-то…- сказала Ефросинья Петровна.

Шла Ефросинья Петровна домой, не видя от слез дороги. Едва передвигая ноги, переступила порог. Навстречу ей бросились внуки.

–  Бабушка, а мы теперь будем у вас жить!
– радостно кричал Вовка.
– Мы к вам теперь уже насовсем.

–  Правда, бабушка, насовсем!
– вторила Наташа. Они терлись у ног старухи, как котята. Ефросинья Петровна вздохнула:

–  Бедные мои сиротинушки.

Подошла к невестке, молча вручила ей ключи и конверт. У Нади дрогнуло сердце. Она растерянно посмотрела на старуху, на протянутые ей ключи и голубой конверт.