рвут

страну;

Не к вольницам, чья удалая свобода

Закатывается

под карк воронья, –

Но к вечным устоям,

к корню народа,

К первичным пластам его бытия.

Туда, где лампаду веры и долга,

Тихо зажегшуюся в ответ,

Не угасят –

ни хищная Велга,

Ни те, кому знаков словесных нет.

В глубь сверхнарода, из пыточных стен

Зов демиурга шлет Гермоген.

Кличут на площади,

Кличут на паперти,

Кличут с амвонов, с камней пепелищ,

И толпы все гуще,

И новою мощью

Народ исполняется, темен и нищ.

Зверин по-медвежьему,

Голоден, – где ж ему

Ратью босой опрокинуть врага?

С бесовского Тушина

Царство разрушено

И разнизались

все жемчуга.

Виновен – как русский,

но волей – невинен,

Подвигнут на бой

набатом души,

Выходит в народ

родомысл

Минин

Из Волжской богосохранной глуши.

Саженные плечи,

выя бычачья,

Лоб шишковат и бел, а глаза –

Озера в дремучей керженской чаще,

Где пляшет на солнышке стрекоза.

Истово и размеренно

годы

В набожном скопидомстве текли

У щедрых и горьких сосцов природы,

В суровом безбурье черной земли.

Но колокол потрясающей Правды

Ударил по совести,

и жена

Уже причитаньями красит проводы,

В сердце покорное поражена.

Он говорит на горланящем рынке –

Чудо: народ глядит, не дыша,

В смерде, в купце, в белодворце, в иноке

Настежь распахивается душа,

И золотые сокровища льются

В чашу восторга,

в один порыв,

Будни вседневной купли и торга

Праздником мученичества

покрыв.

Дедами купленное,

Годами копленное,

Лалы, парча, соболя, жемчуга –

К площади сносятся,

Грудою высятся, –

Отроки просятся

На врага.

В тесной усадьбе

К смерти готовится

Военачальник, – ранен в бою;

Но полководцу

Участь – прославиться

И довершить победу свою.

Раны залечиваются,

Мысли просвечиваются

Солнцем премудрости и добра,

И к многотрудному

Подвигу ратному

Избранный свыше

встает с одра.

Мир в тумане. Еле брезжится

День на дальнем берегу.

Рать безмолвной тучей движется

Чрез Оку.

Час священный пробил. Вот уже

Враг скудеет в естестве,

Боронясь сверх сил наотмашь

В обесчещенной Москве.

Изогнулся град драконий,

Не забыв и не простя, –

Казней, узней, беззаконий

И святых молитв дитя!

Размозжен, разбит, распорот,

Весь в крови, в золе, в поту,

Грозный город! Страшный город!

С жалом аспида во рту!

То ли древних темноверий,

То ли странной правды полн,

Кликнул он – и вот, у двери,

Гул и гром народных волн.

Рог гремит немолчной трелью.

А внизу – не пыль, не прах:

Будто женственные крылья

Плещут стягами в полках.

Высь развернута, как книга.

Жизни топятся, как воск.

Дышит страсть Архистратига

В рвеньи войск.

И, огромней правды царской

Правду выстрадав свою,

Родомысл ведет – Пожарский –

Рать к венчанию в бою.

И, окрестясь над родомыслом,

Блещут явно два луча,

Разнозначным, странным смыслом

В поднебесьи трепеща.

Слышно Господа. Но где Он?

Слит с ним чей суровый клич?

Царству избран новый демон,

Страж и бич.

Он рожден в круговороте,

В бурных, хлещущих ночах –

Кровь от крови, плоть от плоти

Двух начал.

Он отрубит в бранном поле

Велге правое крыло,

Чтоб чудовище, от боли

Взвыв,

в расщелье уползло;

Лучше он, чем смерть народа,

Лучше он;

Но темна его природа,