Мы находи едва

знаки слов для земных величин,

Что же скажет уму

стих про эти нездешние тропы,

Про геенскую тьму

и про цвет преисподних пучин?

Кремль я видел другой –

с очертаньем туманного трона,

Дальше – черной дугой

неподвижную реку Москву –

Нет, не нашу Москву:

беспросветную тьму Ахерона,

В грозной правде нагой

представлявшейся мне наяву.

Так. – Двойник. – Но какой?..

Я спустился – и обмер: на крыше,

Сиротливо, щекой

к алой башне прижавшись, одна,

Приютилась она:

две дыры вместо глаз, словно ниши,

Где ни блеска, ни зги,

ни игры отражений, ни дна.

Охвативши рукой,

колоссальной, как хвост диплодока,

Рыхлой башни устои,

она изнывала, дрожа,

От желания взвыть,

но – ни пасти, ни губ… Только око

Вопияло без звука,

окном ее духа служа.

Что глядело оттуда?

что грезилось ей? И какие

Несчетные груды

погибших в утробе ее

В свои жилы влила

эта хмурая иерархИя,

И невольница Зла,

и живое ее острие?

Был неясно похож

на сторожкое хищное ухо

Заостренный бугор

над глазницами… и до земли

С расползавшейся кожи,

с груди, поднимавшейся глухо,

Из разъявшихся пор

сероватые струи текли.

И над каждым мостом,

над аркадами каждого моста,

Исполинским венцом

шевелились и млели они, –

Волгры – прозвище их:

дымно-серые груды, наросты,

Без зрачков, безо рта, –

неуклюжие, рыхлые пни.

Их чудовищных тел

не избегли ни кровли, ни шпили,

И, казалось, их грел

инфракрасный тоскующий свет;

Неживые глазницы,

его, поглощая, следили:

Кто у ног их клубится?

и чьей еще кармы здесь нет?

Неужели же здесь

им достаточно жертв беззаботных,

И простак, ротозей

им добычей попасться готов?..

И тогда, приглядясь,

различил я меж стен, в подворотнях,

Моих новых друзей –

соотечественников, – земляков.

Я и сам был таким,

мое голое, жалкое тело

Растеряло ту рвань,

что из Скривнуса взял в Мород;

Смыв черты, словно грим,

плоть бесформенным сгустком серела

И не скрыла бы ткань,

что я – нечисть, я – гном, я – урод.

…Одна из мук Агра – осознанное созерцание собственного убожества.

8.

Так, не решаясь спуститься вниз,

Прятался я тайком за карниз,

Вглядываясь

в бугроватый проспект.

В капищах люциферических сект

Стену у входа, как мрачный страж,

Мог бы украсить этот пейзаж.

В хмурых кварталах юга, вдали,

Восемь согнувшихся волгр несли

Балку – размерами – с вековой

Ствол

калифорнийских секвой.

Да, они были разумны. Их жест

Был языком этих скорбных мест,

Грустной заменой и слов, и книг.

Их привлекал туманный двойник

Зданья высотного, кручи и рвы

На юго-западе этой Москвы.

Как бы до половины в бетон

Волграми был он овеществлен;

Верхний же ярус и чахлый шпиль

Мглисты казались, как дым, как пыль.

Вот, очередная балка вошла

В паз уготовленного дупла,

И заструился – багров, кровав –

В толще ее

угрюмый состав.

Как зачарованный, я смотрел

На череду непонятных дел,

На монотонный и мерный труд

Этих рассудочно-хитрых груд.

Мы громоздим этаж на этаж;

То же – и волгры.

А воля – та ж?

Низкое облако черных паров

Двигалось

и на шпиль, и на ров,

Волгр задевая правым крылом.

Видно, то было здесь частым злом: