Ах, сырые поля! дождевые!

Голос баб

на юру:

Это – мать; не поднять головы ей

С трав сырых

ввечеру.

– Уходил ты за Черную Рамень,

Пал от ран –

я жива –

Размозжись о горюч-белый-камень,

Голова!

Ах, сырые поля, дождевые!

Прель и прах…

Горький дух…

Ворот шитый растерзан на вые

Молодух.

– Где могилка твоя неукрашенная,

Далека ли? близка ли?

Сбились с ног ребятеночки наши,

Твое тело искали.

Лег в степи ли потоптанной, помер ли

Под секирой, в тюрьме ли –

Только вышла жена твоя по миру,

Куда очи глядели.

Ах, сырые поля, грозовые поля,

Да полынь, да бурьян, да репей,

Вероломство чарус, да лихая земля

Неумилостивленных

степей!

Ах, сырые поля, дождевые!

Вопли баб…

Хохот баб:

Уж кругом – кудеса вихревые,

Смерд и поп –

дьяк и раб –

То зипун, то юшман, то бродяжья милоть,

Чмур и чад полюбовных забав, –

Кто-то наземь швыряет, внедряется в плоть,

Перегаром лицо одышав.

Вижу мутный разлив половодный,

Слышу древние, лютые сны –

Плач защитницы плоти народной

О погибели

всей страны.

Уж не демону бурной России –

Нет, любому исчадью его

Расточает она огневые

Ласки, жалобы – все существо:

Лишь восполнить страшную убыль,

Лишь народную плоть умножать, –

Отогнать всероссийскую гибель,

Как от детищ – безумная мать!..

Не в Кремле, на царственном ложе –

Но в оврагах, во рву, в грязи,

С незнакомым, злым, мимохожим

Ее скрещиваются

стези.

И уже не поймешь: то ль – в блеске

От костров,

она мчится

в пляс,

То ль – другая, без черт,

лишь

в маске,

Торжествует свой день,

свой час.

В пламенеющих тканях –

в тучах

От развеиваемых

городов,

Две богини борются, муча

Матерей,

и невест,

и вдов.

Две богини – два существа,

А под ними – страна,

Москва.

И последней судорогой воли

Уицраор творит слугу,

Кто б сумел на древнем престоле

Русь поднять

на отпор врагу.

Светлонравен, могуч, дороден,

Мудр и храбр Михаил Скопин:

Ток любви народной восходит

К искупителю древних вин.

Взмах на юг – и рваною мглою

Расточится кромешник Вор;

Взмах на запад – и мощь удалая

Бьет об панцири польских свор…

Богатырь!..

Золотым трезвонам

Всех московских соборов внемль!

Уж гудит хвалой по амвонам

И на стогнах широких

Кремль.

Только – поздно!

Белые пурги

Все укроют

бронею

льда,

Но вовек не вернут демиурги,

Раз отняв уже,

свое ДА.

Стужей, изморосью, в ростепель, росой

Бродит бебенем бездомный да босой,

Слышит смехи в завихрившейся пыли,

Ловит хохоты во рвах из-под земли –

Вот – поймал:

пересвистом,

перегромом

Кычит Велга над судьбой богатыря:

Не спасут его бояре по хоромам,

Ни – святители

в стенах

алтаря!

Пир. Пылающие свечи. Смех и гам.

Мнится – близок упокой

всем врагам.

Лишь боярыня-хозяйка

бледна,

На подносе поднося

ковш вина.

Взор змеиный, а как пава

плывет,

Гостю-витязю,

склонясь,

подает:

– Выпей зелена-вина, сударь-князь! –

И он кубок берет, не хранясь.

Взвыла горькая Москва – сирота.

Плачем плачут города

всей Руси.

В топких улицах

от толп

чернота,

А от Велги чернота

в небеси.

От Успенских святынь

до застав –

Вопль, рыданья,

топот ног,

визг колес;

Царь Василий, перед троном упав,