– - Рабочие бунтуют!

– - Что-о?
– - Брови мужика, как черви, изогнулись, из морщин на лбу образовалась расплывчатая буква "м", тупо прищуренными водянисто-серыми глазами он смотрел в лицо мне.-- Это как же, например, бунтуют?

– - А так, не слушаются начальства, бросили работы, остановили железную дорогу.

– - Почему так?

В голосе проезжего, в глазах уже проскальзывала явная злоба ко мне.

– - Хотят, чтобы в России были лучшие порядки...

– - В какой это Расеи?

– - В нашей, где живем.

– - А я при чем?
– - закричал мужик, вскакивая.-- А если ко мне сын идет на побывку, а я не могу его дождаться?.. Бить их некому, мошенников!..

Из боковой комнаты в зал просунул голову начальник.

– - Что вы тут орете? Там больной ребенок.

На нем форменная тужурка с малиновыми кантами, надетая поверх ночной сорочки. Распухшая правая щека подвязана носовым платком. Лицо желтое, кислое, небритое.

Мужик сдернул шапку, подбегая к нему.

– - Дурака они из меня строят, ваша милость. Не придет, говорят, машина с Белой Церковы, а ко мне сын должен быть в побывку, купил вина, овцу зарезал... Тыщи верст!.. Сто с четью ехал... Грязь-то!.. Лошадь измоталась, запряги-ка вас по этакой дороге!.. Не придет!.. Это как же не придет -- у меня письмо от сына!..

– - Василий,-- не обращая на мужика внимания, тоскливо протянул начальник,-- что ж ты, братец, самовар-то, а? Опять забыл?

Прикрыв глаза, потягиваясь, он протяжно зевнул; мужик, продолжавший жаловаться ему на забастовщиков, смолк, почесался и тоже зевнул; за ними -- я.

– - Сейчас, Роман Петрович,-- отозвался сторож из дворянской.-- В одночасье!..

Со двора вошла большая пегая собака. С боков и пушистого хвоста ее текла вода.

– - Султан, зачем? Пошел вон!
– - вяло пробрюзжал начальник.-- Ишь, сколько грязи натащил!.. Пошел, пошел!..

Собака легла на живот и поползла к ногам начальника, заглядывая ему в глаза и хлопая, как вальком, мокрым хвостом по полу.

– - Ну, будет, нечего!.. Пошел отсюда!
– - осторожно отстраняя ее, настаивал начальник.

Собака повернулась на спину, махая лапами.

– - Ишь ты как, сатана, ластится!
– - громко засмеялся мужик.-- Что твой человек!..

Сторож поставил около грубки нечищеный, с прозеленью самовар; сняв с ноги сапог, стал с ожесточением раздувать им.

Начальник зевнул еще раз, почесал волосатую грудь, поправил объявление Шустова.

– - Гвоздик бы тут надо... Василий, прибей еще один гвоздик.

Вперевалку, загребая драными туфлями, он направился к дверям.

– - Как же мне быть-то, ваше благородие?
– - подскочил к нему мужик. За мужиком -- собака.-- Ждать или не надо?

– - Не ходят поезда-то. Если хочешь, жди.

– - Докуда?

– - А я почем знаю!

Начальник хлопнул дверью.

Сторож, фыркая, отбросил сапог, наставил трубу, сел у самовара на корточки, вертя из телеграфного бланка "собачью ножку". Долго, упрямо пыхтел, зажигая через самоварную решетку лучину, чтобы закурить, не зажег и злобно выругался.

– - Тебе кого же из Белой Церквы?
– - спросил он, шаркая о колено мокрым серником.

– - Сына жду в побывку... Шестнадцатой роты его величества ефретер,-- с готовностью ответил мужик.

– - Ишь ты как! Я тоже служил в Белой Церкве... младший унтер-фцер... Только в девятой роте... Там поляков много...

– - Вот, вот!.. И он нам то же самое: жиды да поляки, жиды да поляки... Поди, знал Васютку-то нашего? Василий Голубев... По батюшке -- Назарыч...

– - Нет, я давно... с девяносто третьего...

Сторож походил взад-вперед по залу, заметив собаку, презрительно сдвинул брови.

– - Растянулась, купчиха!.. Султан!..

Собака завиляла хвостом.

– - Нежишься?

Сторож больно ткнул ее сапогом под скулы. Та пронзительно взвыла, подняв морду вверх, и полезла под лавку, а сторож удивленно спрашивал:

– - Ну, чего ты, дура? Замолчи сейчас же!

Обратившись к мужику, он предложил, указывая на десятичные весы в углу:

– - Хочешь, узнаем, сколько в тебе весу? Становись вот на это место.