– - Спасибо, милый сынок, растила тебя, растила, а теперь чужая стала!.. Бог с тобой!..

Галкин опять ей сказал:

– - Ведь вот ты, мать, какая: к каждому слову репьем цепляешься!.. Ну, сиди в избе, коли охота... Лезь вон на печку, может, бог даст, уснешь там... Тебе говоришь одно, а ты -- другое!.. Настюшь, постели ей на печи соломки!..

– - Там пыльно, жарко, нынче ведь хлебы пекли: печь-то огненная,-- заупрямилась старуха.

– - Что за привередница!
– - повысил голос маньчжурец.

Старуха покорно залезла на печь, положила на высохшие, медно-красные обветренные руки голову в заплатанном повойнике. Из-за печного колпака, между двух полуседых косиц волос, любопытно блестели ее маленькие желто-серые глаза.

– - "...Сначала нужно хлопотать насчет земли: в земле вся сила. А самим жить покрепче, в ладу, работать дружно, хайла на ворон не пялить. Первым долгом выстроить середь деревни большую училищу, и ребятишки чтоб с кокардами и в серой форме. А когда соберемся с силами, девкам тоже выстроить училищу, пускай себе на здоровье учатся, нас добром вспоминают..."

– - Это уж такое дело...

– - Читай, читай, Иван Петрович!

– - "...Обязательно в каждой деревне показывать туманные картины, как бывало в Никольск-Уссурийске,-- разлюбезное это дело! А рядом чтобы граммофон играл..."

– - Это, например, к чему же? Для забавы, что ли?

– - Да, это для забавы. Гармоня такая особая...

– - Это бы надо по зимам... Какие на пашне гармотоны!..

– - Это мы выясним...

– - То-то, обсуждайте с толком,-- вставила старуха.

Все залились хохотом, глядя на нее.

– - "...Еще нам безотлагательно послать Илью Микитича и Ваню в город; пусть они там поищут людей, которые знают справедливые законы; надо сговориться с ними, получить от них бумаги насчет земли и правов..."

– - Это верно! Это так!
– - в один голос прошептали слушатели.

"...Я и сам бы поехал, да ноги мешают, а, между прочим, они тоже не плохо оборудуют, потому что они народ крепкий, здоровый, бывалый. Когда будет наш верх, первым делом выселить в Роговик Перетканного, черта лысого, барскую подлизалу. Ванюшкина отца -- тоже. Он хоть и бедный человек и много маялся, но сволочная голова, ездит день и ночь на парне и ходу ему не дает..."

– - Я на это не согласен,-- сказал я, глядя на маньчжурия.

– - Почему?
– - удивился он.-- Скажешь: родитель у тетя хороший?

– - Как и у других.

– - Ну, ладно, кончай писанье-то,-- сказал Галкин, нахмурившись.

Мужики сидели молча.

– - Читай, Петрович,-- проговорил шахтер.-- По-моему, тоже обижать старого человека не следует.

Я опять продолжал:

– - "...Сейчас нам надо больше действовать так: разговаривать с каждым, всех в свою веру подталкивать. Веры, говоря по правде, все мы одной, но много -- бараны. Воров из острога -- не знаю -- не то выпускать, не то не надобно. Должно быть, придется выпустить. Бумагу эту я написал вчера вечером. Как мы уговорились нынче собраться, вечером я и написал ее, чтобы был порядок и чтобы все знали, как я думаю и какие во мне ходят мысли. С подлинным верно, Прохор Сергеев Галкин, обиженный человек и негодная калека..."

Когда присутствующие передохнули и выпили по чашке чая, Галкин неуверенно оглядел всех:

– - Ну что, ребятеж, как писанье?

– - Очень даже умно!
– - загалдели все сразу.

– - Дотошный ты, Прохор Сергеич!..

– - Стало быть, принимаете?
– - спросил повеселевший маньчжурец.

– - Принимаем! Принимаем!

– - Завсем?

– - Завсем!

Солдат стал обнимать всех по очереди...

– - Теперь вы свои слова высказывайте, товарищи,-- предложил он.

Наклонившись над блюдечком, он обводил всех светлым, ласковым взглядом.

– - Я думаю так: нам надо бросить водку,-- поглаживая окладистую русую бороду, первым отозвался Александр Богач.-- Это правильно -- мир и согласие, у Прохора они в бумаге выставлены важно, но через водку добра не будет.-- Он потупился и добавил: -- Я сам люблю ее, грешную, ну, а если за такое дело принимаемся, значит, без глупостев. Выходит так, что мы теперь, как братья, а то и лучше...

Лопатин сказал так:

– - Про попов ты, Прохор Сергеич, забыл заметить, это обязательно необходимо.

Галкин повинился, что он про них запамятовал.

– - Я ведь не хуже твоего не люблю их,-- засмеялся он, обращаясь к Илье Микитичу.

Рылов наклонился к Штундисту, шепча ему что-то. Штундист откашлялся, подергал себя за верхнюю губу, где пробивался золотисто-желтый пушок, и сказал, глядя себе под ноги:

– - Людей надо в город... Чтобы эти бумаги скорее... И так по очереди все что-нибудь предлагали.