С жаром обсуждались незначительные мелочи, все подробности новой жизни. Разошлись по домам, когда уже стемнело.

На душе было радостно, и сердце пело по-весеннему.

IX

В субботу на базаре, через несколько дней после собрания, ко мне подошел Илья Микитич.

– - Когда, дружок, покатим?

– - Хоть завтра,-- ответил я.

Илья Микитич пришел рано утром на крещенье. Я сбегал за Галкиным, уговорил мать пойти ради годового праздника в церковь, отец копался на дворе: мы стали втроем совещаться: что делать, куда ехать, у кого добыть необходимые бумаги. Настоящих людей, которые помогали бы крестьянству, я не знал. Не знал и Лопатин. Живя лет пятнадцать назад в Одессе, он слышал разговоры о бунтовщиках, но по рассказам выходило, что это были господские кобельки, недовольные тем, что царь освободил мужиков от крепости.

– - К таким нечестивцам идти -- что в воду,-- закончил Лопатин свой рассказ.
– - Пускай они исчахнут!

А Галкин божился, что есть другие люди, не фальшивые, те, что гибнут за черный народ бескорыстно.

– - Робятушки, слышите! Да погоди же, ну вас к чертовой матери! Дайте слево сказать!
– - Он сучил руками, дожидаясь очереди; дождавшись, умильно склонил набок голову, ласково улыбнулся, дивясь нашей бестолковости.-- Чудаки-рыбаки! Разве я написал бы в бумаге, что надо искать их? Да повезите меня в Харбин: сейчас десяток откопаю -- и из солдат и из докторов!.. Эх, мать, Прасковья лупоглазая! Я все законы читал, книжки, обидно даже, что не верите!..

Прохор нахмурил брови, одно плечо приподнял, ссутулился.

– - У меня в ту пору муть была большая в голове, мало соображал -- что к чему, а то бы дело у нас веселее шло. Они насчет войны все больше: зачем и в каких видах, а про землю -- это, говорят, потом... Потом да потом, по губам долотом!.. Фершелочек один...-- Галкин весь расплылся.-- Умнеющий мальчонка! Таких, бат, как мы, теперь везде много, в каждом городе... И у нас должны быть, искать надо.

Когда стали перебирать купцов и мещан уездного города, которых знали наперечет, выяснилось одно беспутство и плесень -- хуже, чем в деревне.

– - Придется ехать в губернию,-- сказал Илья Микитич.

– - Ежжайте, робятушки, ежжайте,-- напутствовал маньчжурец.-- Ищите -- люди есть!

Чтобы меньше было в деревне разговоров, мы на станцию пошли пешком.

– - Говори: идем в земство,-- учил Лопатин,-- ты за прививками, а я -- насчет пчелы.

В город приехали вечером. Шум, гам, свистки, сотни суетящихся людей закружили голову: стоим на платформе, вылупив глаза, и спрашиваем друг друга: куда теперь?

– - Проваливай, не разевай рот!
– - кричит жандарм.-- Расставились, Ахремки!.,

– - Видишь азията?
– - шепчет мне Илья Никитич.-- Вон он, вынырнул! Пойдем от греха к сторонке.

Глаза у Лопатина блестят, он суетлив; говоря мне что-нибудь, наклоняется к самому уху и кричит.

– - Землячок, где тут хорошие люди живут?
– - хватает он за руку первого попавшегося артельщика.

Тот осмотрел нас с ног до головы, оправил белый фартук, засмеялся.

– - Хороших людей в городе много... Вам по какому случаю?

– - Да как тебе сказать, не ошибиться, милый,-- лебезит перед ним Илья Микитич,-- случаев у нас хоть отбавляй!.. Насчет земли, правов... Почти, можно сказать, от общества, а толков не знаем.

– - Тогда к адвокату: это по его части,-- сказал артельщик.-- Вот этой улицей. Присяжный поверенный Горшков...

Уже огни зажгли в фонарях, когда нам указали квартиру. Разряженная горничная отворила тяжелые двери; мельком взглянув на нас, презрительно бросила:

– - Не принимаем. Приходите завтра утром.

– - Вот погляди на шмарвозину,-- обиделся Илья Микитич,-- Отец в деревне лаптем щи хлебает, а она уж вон как -- через верхнюю губу плюет!

Переночевав на постоялом, с шести часов утра мы дежурили у квартиры. Часов в одиннадцать, наконец, впустили.

Лопатин подробно рассказал адвокату дело, передал список людей, состоящих в группе, сказал, что дело мы затеяли не с жиру, а потому, что дохнуть нечем, попросил у него бумаги, предупредив что фальшивые -- те, что пишутся господскими детьми,-- нам не нужны: от них вред, паутина, и его господь накажет за обман.

Краснощекий, средних лет, хорошо выбритый, в свежей глаженной рубашке, адвокат сначала слушал нас серьезно, поджав губы, время от времени вставляя:

– - Ну, дальше!.. Ну, дальше!..

Потом глаза его подернулись пленкой, заиграли, запрыгали, адвокат стал тужиться, багроветь, еще один момент, и он расхохотался нам в лицо -- весело, звонко, с раскатцем, как молодой жеребенок. Смеялся долго, с кашлем, теребил русую бороду, сквозь слезы смотрел на нас прищуренными глазами, пил воду из графина со стеклянной пробкой.

Отдышавшись, устало вымолвил:

– - Поезжайте домой... Сейчас же!..

Провожая из комнаты, опять прыскал:

– - Надумают же! Ну и потешные!.. Ведь за это -- тюрьма!..