В час, когда в далеком казахском селении Анна Гефт вскрыла конверт, в

тот самый час четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок третьего года с

ростовского аэродрома поднялся с выключенными огнями "ЛИ-2", на борту

которого был Николай Гефт.

В кабине самолета их четверо.

Валерий Бурзи -- кряжистый крепыш лет двадцати пяти. Николай знал о

Бурзи немного: инженер-электрик, работал до войны в отделе главного

энергетика Судостроительного завода в Николаеве. Бурзи предстоит прыгать с

парашютом под Херсоном.

Нина Шульгина -- интересная молодая женщина, похожая на грузинку, и

Александр Красноперое -- ей под стать, видный, рослый мужчина.

Шульгина и Красноперое в оккупированной Одессе будут изображать

молодоженов. В вещевом мешке "молодого" угадывалась рация, чему Николай

искренне завидовал.

Они были замкнуты и углублены в себя. Каждый скрывал тревогу и

неизбежное чувство страха за исход ночно-

го прыжка, за достоверность версии своего появления в тылу врага, за

надежность документов...

Николай еще раз мысленно проверил свою легенду:

"В бою под Чугуевым, двадцать седьмого февраля, сдался в плен. Был в

лагере военнопленных. Заболел брюшным тифом. Находился на излечении в

немецком госпитале. После выздоровления, как лицо немецкой национальности,

отправлен к месту постоянного жительства, в Одессу, о чем свидетельствует

маршбефель {Маршбефель (нем.) -- маршевое удостоверение, командировочная.} с

подписью и печатью".

"Достовернее не придумаешь. Документы в порядке, -- думал Николай, --

но поверят ли в эту легенду чиновники "Транснистрии"? {"Транснистрия" (рум.)

– - "Заднестровье", так оккупанты называли временно оккупированную территорию

СССР между Днестром и Бугом.}. А почему бы им не поверить? Меня, заместителя

главного инженера Нефтефлота, четвертого октября сорок первого года выселили

с семьей в Казахстан. Инженер, специалист по судовым двигателям -- механик

пимокатной артели! Мог я затаить обиду? Конечно, мог! Только и ждал удобного

случая... И вот, в бою под Чугуевым, двадцать седьмого февраля... Такая

подленькая история может растрогать до слез офицера гестапо!" Николай не

терял чувства юмора.

Он достал из бокового кармана гимнастерки госпитальное заключение и с

досадой заметил, что оно просрочено. Должны были вылететь первого, задержала

техника.

Самолет сильно тряхнуло. Погасла лампа в плафоне. Бурзи поднял шторку и

увидел в иллюминаторе яркие вспышки зенитных орудий.

– - Пересекаем линию фронта, -- пояснил Бурзи. Они шли с набором высоты.

Альтиметр, висящий над дверью в летную кабину, показывал четыре тысячи

триста метров.

Плафон снова загорелся, освещая тусклым светом кабину, скамьи по бокам

и четверых людей, таких неуклюжих и малоподвижных, с парашютами и вещевыми

мешками. Мерно гудят моторы, свистит ветер в закрылках.

"Интересно, получила Аня мое письмо от первого июня?-- снова думает

Николай.
– - Теперь не скоро я смогу написать..."

Самолет начал резко снижаться. Стрелка альтиметра падала.

На переборке вспыхнула сигнальная лампочка.

Валерий Бурзи поднялся, проверил лямки парашюта, вещевого мешка и молча

простился.

В кабину вошел бортмеханик, открыл замок люка и выжидательно стал

смотреть на сигнал.

Наступила томительная пауза. Но вот лампочка мигнула и погасла.

Сквозь откинутую крышку люка вместе с ревом моторов в кабину ворвалась

упругая волна воздуха.

Бурзи шагнул в открытый люк, и тьма поглотила его...

Бортмеханик закрыл дверку и ушел.

Самолет развернулся и, набирая высоту, лег на новый курс.

"Теперь уже недолго", -- подумал Николай.

Он зримо представил себе карту Одессщины, в этих местах он когда-то

бывал. Широкая, нисходящая к морю равнина между Тилигульским и Куальницким

лиманами.

Некоторое время самолет шел с набором высоты, но вот стрелка альтиметра

снова начала падать: две тысячи двести... две тысячи... тысяча восемьсот...

Вспыхнула сигнальная лампочка.