Александрович, наверх поговорим...

Они поднялись на верхнюю палубу, присели на люк-решетку.

Посвистывающий в ковше буксир замолчал, и в наступившей тишине они ясно

услышали снизу, из машинного отделения, сказанное кем-то в сердцах:

– - Вот немецкая шкура! Выслуживается, стервец!
– - голос был густой,

басовитый.

Не сдержав улыбки, Николай взглянул на Ивана Александровича:

– - Серьезные ребята у Михаила Степановича!

– - Это не со зла...
– - забеспокоился Рябошапченко.-- Конечно, голодно,

жить трудно, некоторые вот мастерят зажигалки -- и на рынок... Тут ничего не

сделаешь... А работают они добросовестно...

О добросовестности рабочих Гефт не спорил, он только что убедился в

наличии у рабочих совести.

Прошло два трудных, напряженных дня.

Николай вкладывал в установку двигателя всю свою силу, все знания

человека, истосковавшегося по настоящему делу. Он сам руководил центровкой

двигателя, проверил зазоры между стрелами на фланцах валов коленчатого и

гребного. Строго рассчитывал клинья и следил за тем, как их пришабривали,

подгоняя на месте. Он сам отрегулировал пусковую систему и перебрал

редукционный клапан. Наблюдал за опрессовкой топливных насосов и форсунок. И

если бы не окружающая его атмосфера неприязни и недоверия, Николай от этой

работы получил бы искреннее удовлетворение, но он знал, на что идет, и был

готов ко всему.

К концу третьего дня они опробовали двигатель в работе, тщательно

отрегулировали нагрузку по цилиндрам, проверили все навесные агрегаты.

Машину можно было предъявить к сдаче на ходовых испытаниях.

Завтра, двадцать пятого июня, точно в срок, назначенный Загнером,

сторожевик отдаст швартовые и выйдет в море.

Между строк

В полной темноте на ощупь Николай открыл дверь, пошарил по столу

руками, нашел лампу и зажег. С тех пор как бомбили Плоешти, на

электростанции не хватало горючего.

В комнате было тихо, но в ушах еще плыл звонкий гул двигателя. Ходовые

испытания затянулись. Неожиданно на корабль прибыл адмирал Цииб в

сопровождении майора Загнера. Ходили в порт Сулин и вернулись в Одессу

поздно вечером.

Николай достал из-под подушки кофейник, завернутый в газету. Кофе был

чуть теплый. Налил кружку и почти залпом выпил.

Перед ним лежала клеенчатая тетрадь конспекта по богословию, он

перевернул обложку и прочел.

"Беседа первая. Голос церкви -- голос божий".

Из бокового кармана он извлек великолепную авторучку, полученную

сегодня на ходовых испытаниях в подарок от эсэсовца Загнера, снял колпачок и

написал на первой странице:

"Кто ищет истину -- найдет ее в светлой православной

церкви. Николай Гефт. Одесса, 25 июня 43 г.".

Затем, отложив авторучку, он открыл флакон с желто-вато-бурой

жидкостью, обмакнул перо, прочел первые строки конспекта: "Святой Киприан

говорит, бог устроил церковь, чтобы она была хранительницей откровенных

истин..."-- и между строк написал:

"Удалось не только легализоваться, но и проникнуть в военно-морскую

часть гитлеровцев. Собрана значительная информация. Но данный мне на связь

Яков Вагин выбыл с нашим транспортом в дни эвакуации. Остается последняя

надежда -- рация Саши Красноперова. В случае крайней необходимости мне было

дано разрешение на связь с Красноперовым. Думаю, что такая необходимость

наступила. Если же не удастся передать информацию по рации "молодоженов",

придется переправить ее через линию фронта со специально посланным

человеком. С этого дня я буду заносить в эту клеенчатую тетрадь всю

собранную информацию:

Раздел первый: "Структура германских военно-морских сил..."

Было около четырех часов утра, за окном уже брезжил рассвет, а Николай

все еще писал отчет:

"Петелин -- сознательный враг. Это не приспособление к обстоятельствам.

Он как бы нашел себя в атмосфере злобной антисоветчины. Ярче всего об этом

свидетельствует его выступление на банкете в честь "освобождения Одессы от