вспомнил раненых, перегруженный ими самолет и подумал, что ничего другого не

оставалось.

Стрельба продолжалась еще около часа и вот теперь сразу оборвалась.

Удалось ли партизанам оторваться от фашистов?

Стало очень тихо, Сергей потрогал Лешку за плечо и вспомнил, что с того

момента, как вылетели из Ленинграда, Лешка не сказал ни слова.

– - Ты спишь, что ли?
– - тихо спросил Сергей.

– - Нет.

– - Поспи.

Лешка не ответил. Сергей поерзал, приподнял голову и негромко

посвистал. Лешка вздрогнул. Неожиданно близко раздался голос высокого:

– - Лежите вы! До свету переждем.

Сергей устроился поудобней, осторожно протянул руку, нашел Лешкино лицо

и прижал пальцем кончик его носа.

– - Спи давай.

Лешка слабо кивнул. Под листьями было тепло. В лесу стояла плотная

ночная тишина.

11

Лешка проснулся от страшного шума. Он сдержался, чтобы не вскочить, и

сделал так, как его учил Сергей: замер, не открывая глаз и вслушиваясь. Он

вспомнил вчерашнее и только тогда сообразил, что это за шум. Листья. Сергей

встал, и листья с шорохом потекли на Лешку. Он открыл глаза и приподнял

голову, сбрасывая ворох листвы. Холодный воздух остудил лицо.

Среди черных деревьев серело небо. В сумеречном свете стояли Сергей и

тот, вчерашний. Снизу, с земли, ноги их были видны четко, а фигуры

расплывались в тумане, висевшем над кустарником. В лесу было очень тихо, ни

одна ветка не шевелилась. Листья пахли сухо и горьковато, а от тумана тянуло

сыростью. Так покойно было в неподвижном лесу, что вчерашнее: стрельба,

костры у самолета, крики, и суета, и бегущие по лесу люди -- все это

вспоминалось как далекое и случившееся не здесь и даже не с ним, а с кем-то

другим. Он разбросал листву и поднялся. Сергей обернулся, посмотрел на него

и продолжал негромко говорить с высоким. Тот был в драном ватнике и старой

ушанке.

На ногах немецкие сапоги. И немецкий пояс перетягивал ватник. На плече

висела немецкая винтовка. Лешка вспомнил, какие красивые патроны для этой

винтовки: гильза и капсюль залиты зеленоватым лаком.

Лицо у высокого было хмурое, серое, небритое. Он говорил что-то Сергею

и смотрел в землю. Сергей, то есть Сергуня, выглядел не лучше. Последние

дней десять он не брился -- на подбородке и скулах курчавились светлые

волоски, и лицо было неопрятным. Из-под картуза торчали отросшие патлы. И

пальто на нем было надето чужое -- короткое, руки торчат из рукавов, и в

заплатах -- Лешка сам их пришивал, потому что Сергуня-то шить не может, он

дурачок. Стеганые ватные брюки были у него заправлены в кирзовые сапоги. За

спиной висел тощий мешок с веревочными лямками.

– - Ну пошли, -- сказал Лешке Сергуня. Он был как будто спокоен, но

Лешка-то видел, как он озабочен, и понял, что завтрак будет не скоро. Лешка

проглотил слюну. У него в кармане лежал кусок потрясающего хлеба -- не

ленинградского, нет! Домашней выпечки, серый, чуть ли не белый, пахучий, с

корочкой... А в мешке у Сергуни целая буханка такого хлеба, четыре луковицы,

несколько картошек и, главное, большой кусок сала. Сала! Не каких-нибудь

"жиров"!

Высокий -- Сергуня сказал, что зовут его Матвей, -- зашагал по лесу, а

они с Сергуней пошли за ним метрах в двадцати.

У Лешки, когда он проснулся, зубы стучали от озноба, его трясло всего,

словно он промерз до костей. Прошли немного, Лешка согрелся и перестал

дрожать.

Пасмурное холодное небо понемногу светлело. От дыхания шел пар. Лес был

густой, но высокий, свободный внизу, идти было легко. Лешка попробовал

сориентироваться: самая светлая часть неба справа, там желтизна проглядывает

в облаках, значит, идут они приблизительно на север.

Матвей шел быстро, но часто останавливался, замирал, наклонял голову и

слушал. Лес молчал. Только стайка синиц попискивала в ветвях ели. Лешка

задержался, следя за зеленой верткой синицей. Когда-то он столько думал о

ней, теперь ему не до синиц.

Он подался влево, обходя поваленное дерево, перелез через трухлявую

валежину -- и его отшатнуло: в валежнике, прижавшись к земле, лежал человек!