Бобылёв моему отцу, когда он ещё в ссылке был в Беловодске.

4

Лилю я не видел с того дня, как перевёз их с матерью на

Пионерскую, вспоминал её с грустью, – неужели мы никогда не встретимся? Без неё

мне расхотелось учиться. Да к тому же наш класс раскололся на местных и на

эвакуированных. Местные учились хуже, одевались ни к чёрту, говорили плохо, а

приезжие и учились лучше, и держались сплоченно, не давали своих в обиду, из-за

чего часто возникала склока. Литераторша поставила мне «хорошо» за Лермонтова,

хотя я отвечал без сучка и задоринки. Никто этого не заметил. Но когда физичка,

уже пожилая женщина, поставила Шапире «хорошо» вместо «отлично», Аня

Гуревич подняла бучу. Заходит старуха в класс, а ученики мычат. Сидят с

невинными глазами и мычат, вроде бы, из шалости, но всем ясно – идёт бойкот

физичке из-за Шапиры. Я всё вижу, всё понимаю, и мне противно. Аня Гуревич не

знает до конца ни одного стихотворения Пушкина, не знает, где находится, к

примеру, озеро Титикака, зато знает, из какого каракуля шуба у жены секретаря ЦК

республики, и куда она ездит на цековской машине, – зачем ей, спрашивается,

ученице 8-го класса, такое знание?

Не ожидал я, что мне надоест школа, прямо хоть бросай

всё и уходи куда-нибудь в ремесленное или в техникум. А тут ещё и дома несчастье

– забрали в тюрьму деда Лейбу. Он поскандалил на работе со своим начальником, и

не просто так, на словах, а с мордобоем, и не одному устроил, а сразу троим. И все

трое оказались партийными. Милиция увезла деда в каталажку. Скандал случился

из-за того, что они пришли его увольнять, а тот на дыбы: не имеете права, у меня

полный порядок. «Горячий у вас дедушка, – со вздохом сказала мама. – Из-за его

норова мы всю жизнь маемся».

Вечером я сел чинить хомут сыромятными ремешками, и

мать, довольная, что я помогаю, стала вспоминать прошлое, революцию и

гражданскую войну. Натерпелись все из-за дедова характера. Никакая тюрьма его не

сможет исправить. Если посчитать с семнадцатого года, то нынче посадили его уже

в пятый раз. А в доме на Атбашинской остались девять душ, и только один Тимофей

работает.

Родился дед в деревне на Украине, в Благодатовской

волости Мариупольского уезда, Екатеринославской губернии в большой, невезучей

семье – то скотина подохнет, то посевы выгорят, решили они податься в Сибирь на

свободные земли. Ехали-ехали, пока лошади везли, и остановились возле города

Троицка, здесь много было переселенцев. Гражданскую войну мама хорошо помнит,

ей тогда исполнилось одиннадцать лет. Жили на Шестом номере. По старому

делению все русские посёлки и казахские аулы имели не названия, а номера, в

паспортах указывались губерния, уезд, волость и аул номер такой-то. Ново-Троицк

был Шестым номером. До революции мирное было село, работящее, делилось на

украинскую половину и русскую. Улица в сторону Троицка называлась Хохлацкой,

а поперёк ей шла Кацапская. Были ещё несколько семей татар и мордвы, не

набралось их даже на переулок, хотя впоследствии именно мордвин учинил

раскулачивание. А пока – безвластие, скандалы и драки со стрельбой, укорот давать

некому, да и зачем, если – свобода, делай что хочешь, старикам мерещился уже

конец света. Взялись наводить порядок сами сельчане: Митрофан Лейба, его друг

фельдшер Иван Бялик и четверо братьев Гоголей. Все были смелыми, сильными, в

драке никому не уступят. Сошлись вместе и дали слово – только усмирять,

разнимать и самим не заводиться. Теперь люди, чуть что, бежали к Митрофану либо

к Бялику – помогите, спасите. Сначала Лейбы и Гоголи дружили, даже породнились,

младшую сестру Митрофана Нюру выдали за Степана Гоголя. Скоро после свадьбы

у них начались скандалы, Степан пил, гулял, избивал Нюру, хотя она была

скромной, терпеливой, работящей. Однажды с перепоя Степан избил жену до

полусмерти, завязал ей юбку на голове и выгнал из своей хаты – большего позора в

деревне не было, Лейбы и Гоголи стали врагами. Осенью, после мясоеда, начались в