из дому, пьяные казаки ночью вас перестреляют. Анюта взяла на руки грудную

Надю, взяла за руку Тимку, ему семь лет, Тимка взял Полю, ей пять лет, Поля взяла

за руку Павлика, ему три с половиной, и пошли они в Раменское за шесть вёрст.

Переночевали там у Чубуков, утром Анюта собралась домой корову подоить,

скотину покормить, а все братья и сёстры в рёв – не хотят оставаться. Опять она

Надю на руки, Тимке – держись за подол, бери Полю, а Поля бери Павлика, и снова

пошли по степи впятером, радуясь тому, что вместе, не понимая взрослой жизни,

терпя своё детство. Много о гражданской войне понаписано всяких-разных томов,

научных и художественных, про Ленина и Сталина, про Ворошилова и Будённого,

Фрунзе и Чапаева, и продолжают писать не только у нас, но и во всём мире. А для

меня томов премногих тяжелей крохотная за далью времён картина – вижу

маленькую мою маму, идёт она под высоким небом, несёт сестрёнку на руках, а за

ней ещё трое мал-мала меньше, идут они по полю голодные, босые, усталые, шесть

вёрст надо шагать, хнычут, плачут и тащат друг друга – куда? В светлое будущее.

Оно глубоко обдумано и заботливо приготовлено гениями человечества, вождями

премудрыми, теоретиками прозорливыми во имя счастья вот этих детей, которые

ничего не понимают, глядя, как по дороге на Троицк пылят казачьи кони, и слыша,

как вдали громыхают пушки. Переждут они беду, перемогут, подрастут, авось,

дождутся своего счастья. Поживём – увидим… А пока идут они по степи без конца

и края, слышат, как птички поют, видят, как солнышко светит. Маленькая моя мама

могла погибнуть от безжалостной казацкой пули, от хвалёной их дурацкой сабли

или от героического и справедливого красноармейского штыка. Могла пропасть от

варварства деревенской жизни, могли её заморить голодом все эти радетели за

народ. И меня бы не было. Мать моя так и не поняла за все прожитые свои 64 года,

зачем нужно было в гражданскую убивать друг друга. Ей всю жизнь некогда было

вникать, а в то лето – тем более. Надо было подоить корову, покормить скотину,

спасти от гибели братьев своих и сестёр. Только и всего. Если бы у тех вождей была

бы такая же простая задача – братьев спасти и сестёр, а не народы, не планету, не

человечество, всем было бы легче. Самые жестокие кровопролития в мире не от

злых намерений, а от добрых. Только ради счастья гибли, гибнут и ещё погибнут

миллионы ни в чём не повинных людей. Когда вернутся домой отец с матерью,

Анюта не знает, но она не может сидеть и ждать, сложа руки. Она по-взрослому всё

делает, надо будет, пойдёт просить милостыню, если кто из детей умрёт, похоронит,

а если сама погибнет, соседи не бросят. Все ужасы гражданской войны она

принимала за нормальную жизнь, ибо видела – так живут все. Она не рассуждала,

не осуждала, жила одним днём, доила корову, Тимку кормил кобылу Пегашку, Поля

сыпала зерно курам, весь день они что-то делали и не капризничали, не канючили,

не плакали, а вечером, взявшись за руки, снова вереницей шагали из села в сторону

Раменского. Одну ночь, другую ночь, третью, а на четвёртую вышла старуха

Чубукова из хаты и говорит: «Запретили казаки принимать людей из Шестого

номера, село это партизанское, приказано его сжечь и всех жителей от мала до

велика расстрелять. Если же в Раменском кто-то будет принимать и покрывать

беженцев, то и Раменское сожгут». А солнце уже зашло и стало темнеть, как же

дети пойдут обратно шесть вёрст среди ночи? Сели пятеро маленьких Лейбов

прямо в пыль и давай реветь. Тогда вышел старик Чубук и сказал: «Нехай мне

башку срубают, а детей на улице я не брошу, заходите и ночуйте». На другое утро

пошли они обратно домой, а там слух: Лейбиху поймали в станице Михайловской и

расстреляли на площади. И от отца никаких вестей. Плачь, не плачь, Анюта, а надо