минут отправляемся на торжественную встречу гостей.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Ровно в десять часов утра партизаны вышли из

катакомб и устроили засаду вдоль дороги, спускавшейся

в балку.

С командиром, Ерусланом и дедом Гаркушей Яков

залег в придорожной воронке. Еруслан и дед лежали

не шевелясь, напряженно смотрели вдаль. Бадаев

наблюдал за степью в бинокль.

Дорога была пустынной. Противник словно знал, что

его ждет, и не торопился.

Утро стояло теплое, солнечное. После пребывания

в затхлом и сыром подземелье было приятно лежать на

земле под открытым небом и вдыхать полной грудью

свежий степной воздух. Пахло дорожной пылью,

терпкой сухой полынью, неубранной ботвой дынь. Справа,

за балкой, о чем-то шушукались на ветру подсолнухи, за

виноградниками в багрянце садов утопали белые хаты

села Нерубайского.

Высоко над степью летела журавлиная стая.

20

— Улетают! — грустно протрубил Еруслан,

провожая взглядом растянувшийся клин журавлей. —

Слышите? Курлычат.

— Прощаются, — вздохнул дед.

Владимир Александрович оторвался от бинокля,

тоже глянул в сторону удалявшихся птиц.

— Придет весна, и вернутся, снова прокурлычут

свою песню.

— То другая уже будет песня, — добавил

Еруслан. — И кто знает, доведется ли ее услышать.

Владимир Александрович сделал вид, что не

расслышал, поднес к глазам бинокль и снова начал следить

за степью, за уходящей вдаль узкой лентой дороги.

«Такое утро — солнце, журавли... а сердце щемит,

как будто в тиски его кто намертво зажимает», —

подумал Яша.

— На, погляди, вон они, наши гости, — командир

протянул Яше бинокль. — Видишь?

— Ага, — прошептал Яша, хотя до показавшейся

колонны врага было несколько километров. — Офицера

на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.

— Пьяные, наверно, — предположил дед,

прикрывая пулемет дынной ботвой. — Хлебнули для

храбрости, не иначе.

— Дадим им сейчас свинца на закуску, — пробасил

Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в

крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок

связки противотанковых гранат.

— Внимание! — скомандовал Бадаев. —

Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего

сигнала!

Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза в

сторону. В следующей воронке притаились две Тамары —

Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая,

Шестакова. Дальше, в придорожной канаве, устроились

другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели

крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окопчике

Петренко.

Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша

ботвой, он направлялся прямо к их воронке.

— Смотрите, смотрите, кто спешит к нам! — Яша

просиял, толкнул локтем в бок Еруслана.

— Ух ты! — удивился Еруслан. — Ежишка, босячок

ты этакий! Никак на подмогу? Тикай, братец, тикай

21

отсель живо! — Еруслан звонко щелкнул пальцами,

затем приподнялся и бросил в ежика комочек земли.

Зверек остановился, замер, постоял немного, словно

и впрямь решал, как быть, потом повел мордочкой,

недовольно фыркнул и, свернув в сторону, покатился на

своих коротких невидимых ножках к ближней куче

сухой ботвы...

— Человек шестьдесят, не больше, — нацелив

бинокль на приближавшуюся вражескую колонну,

определил Бадаев и негромко крикнул: — Приготовиться!

— Приготовиться... готовиться... овиться, — тихо, от

бойца к бойцу, покатилось по цепи.

Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог

успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое

время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы

тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно

произошла внезапно какая-то перемена — из него как будто

улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего

бы так трудно стало дышать и быстро-быстро, как