выбрать из себя заместителя ему. Мы уже говорили об этом с братьями, и мнится мне, что мы

единые в мыслях. Один есть между нами такой. Он млад годами, но Бог умудрил его духом

своим не по летам. Покойный учитель наш, царство ему небесное, его первым призвал. И ему

же довелось принять его последнее наставление и волю.

– Верно, Павла! Никого, как Павла, – проговорило несколько голосов в толпе.

Павел сделал движение. Но Кондрат еще не кончил.

– Кому дух внушает выбрать Павла, поднимите правую руку.

Все руки поднялись.

– Кому против?

Против выбора никого не было.

– Брат Павел, – сказал Кондратий, возвышая голос и обращаясь к нему прямо. – Тебя

выбирает братия, мир. Младший из нас, будь нам старшим братом и наставником. Пусть дух

Лукьяна перейдет на тебя, как дух Ильин на Елисея, и наставит тебя на всех путях твоих. Вот

книги. Вот причастная чаша. Вручает их тебе мир.

Он достал с полки деревянную простую чашу и поставил ее на стол.

Павел не смотрел на него. Он встал. Лицо его было бледно. Он предвидел возможность

выбора, но до последней минуты надеялся, что выберут Кондратия, который, хотя

присоединился к общине недавно, был старше его годами. В его теперешнем настроении выбор

братии был для него тяжелым испытанием. Все смотрели на него и ждали. Теперь не говорить

было нельзя. Он сделал над собою усилие, стараясь собраться с мыслями. Но что скажет он?

– Братья, – проговорил он с трудом… Глаза его потухли, голос звучал как-то дико.

В собрании произошло некоторое смущение. В задних рядах некоторые поднялись, чтобы

посмотреть, в чем дело.

– Братья, – повторил Павел более твердым голосом, стараясь побороть свое волнение. –

Спасибо вам за всю вашу доброту. Жизни не пожалел бы я, чтобы отблагодарить вас. А выбора

вашего принять не могу. Выберите другого.

Голос его упал, и он прибавил:

– Не знаю, захотели ли бы вы иметь меня братом… Последние слова вырвались у него

невольно, как стон отчаяния. Их расслышали только Ульяна да Кондратий, которые были одна –

по правую, другой – по левую его руку. Собрание не слышало их, но и того, что Павел сказал

громко, было достаточно, чтобы произвести среди братии замешательство и недоумение. По

тому, как Павел произнес свой отказ, было ясно, что это не выражение обычной в этих случаях

скромности. Никто не решился его уговаривать, до такой степени было очевидно, что это было

бы некстати. Что же мог значить этот непонятный и решительный отказ? Братья стали

переглядываться и перешептываться.

– Как же быть? Кого выбрать?

– Братья, – сказал Кондратий, – отложим это дело. Бог просветит и научит нас всех.

Надумаемся мы, и Павел пусть подумает. Пути Господни неисповедимы, и он посылает на нас

всякие испытания.

Никто не возражал, и собрание молча разошлось.

Для Павла наступили самые тяжелые дни. Недоумение, вызванное его отказом, скоро

прошло. Начались пересуды и догадки, которые сперва были совершенно фантастические. Одни

говорили, что Павел открыл, что он нечаянно совершил преступление и оттого стал такой

унылый и отказался от старшинства. Другие утверждали за достоверное, что он зачитался

Писанием и, занесшись умом, замышляет основать какую-то новую веру. Потом догадки

переменились, и толки стали назойливее, получив некоторое фактическое основание.

Не будучи в состоянии справиться с мучившими его сомнениями, Павел пришел к

несчастной мысли обратиться к отцу Василию, как единственному ученому в вере человеку, от

которого он надеялся получить разъяснение. Утром, когда он знал, что отец Василий должен

быть дома, Павел зашел к нему с малым приношением, которое оставил на кухне. Отец Василий

удивился его приходу, однако принял его радушно и даже усадил на стул: он не был спесив и

держал себя просто. За это прихожане многое прощали ему.

– Ну, что тебе? – спросил он.

– Вот, батюшка, – начал Павел, – я хотел вас спросить насчет одной вещи. Встретился я с

одним человеком ученым, и он мне насчет Иоаннова Евангелия сказал, будто ученые люди

нашли, что оно не Иоанново и что много есть в Писании такого…