– Зачем?
– шепнула Ксения, как будто ничего не случилось. Но ведь случилось. Дышит тяжело, глаза закрыты.

Жнец потянулся с кровати, поднял подушку, пристроил себе под голову. Смотреть на жену приятно - когда она вот так вот рядом неровно дышит с закрытыми глазами.

– Так мне захотелось, - сказал он.
– Что в этом плохого?

– Зачем я к тебе шла?
– пробормотала Ксения, глянула на Жнеца из-под ресниц, отодвинулась, попросила:

– Задёрни шторы. И свет. Выключи.

– Не хочу. Мне нравится на тебя смотреть.

– Не надо. Нет.

Она прильнула к нему, пряча лицо.

'Странно. Что с ней? Как будто меня стесняется'.

– Дай одеяло. Халат хотя бы. Ну пожалуйста...
– просила она.

Халат валялся, где упал - возле окна.

– Ладно, - сказал Жнец.

Он встал, босиком прошлёпал к окну, задёрнул шторы, погасил свет. Заметил - Ксения следила за ним исподтишка. Халат подбирать не стал, тепло в комнате. Улёгшись, нашёл в темноте жаркое, дышащее тело. Повернулся неловко, застонал сквозь зубы. Проклятая калечная рука.

– Тише, - шепнула Ксения.
– Подожди. Ляг на спину.

Он послушался.

– Тише, - Ксения приложила к его губам палец.
– Ной, скажи...

– Не называй меня так больше. Ной погиб.

– Как же мне тебя называть?

– Никак. Не надо мне имени. Слов тоже не нужно.

– А что тебе нужно?

– Ты.

– Тише, подожди. Не шевелись. А мне нужны слова, иначе я не могу. И не хочу. Зачем тебе я, ты ведь меня не любишь. Забыть не можешь ту свою... Риф назвал её именем. И я тоже не могу забыть. Я помню, как тебя звали, когда ты... был с нею. Хочешь, я будь называть тебя тем, настоящим именем? Но нет. Это ничего не изменит. Я - не она.

– Ксюш...

– Почему ты так меня называешь? Ты никогда раньше...

– Тише. Теперь ты помолчи, говорить буду я, раз ты не можешь без слов. Мне сегодня сказали, что у меня нет прошлого. Это правда. Имени у меня тоже нет. Я не могу тебе объяснить, почему это так, тебе придётся поверить на слово. Но ты ведь слов хотела? Вот тебе слова: я тебя люблю. Поэтому буду называть так, как мне нравится. Раз ты без имени не можешь и без слов...

Она прикрыла ему рот рукой. Шепнула: могу. Какое-то время Жнеца не беспокоило прошлое. Долго ли? Он не знал, это не имело значения. Когда вернулись и стали связываться в цепочки слова, он подумал: это не слабость. Такое бывает только у существа высшего, пятого ментального уровня - время теряет смысл, а памятные события видятся одновременно, во всей полноте взаимных связей. Иллюзия всемогущества. Жаль, это проходит. 'Прошло', - с сожалением подумал он, услышав шёпот:

– Ты изменился. Мне страшно...

Она хотела сказать: 'Ной', - понял Жнец.

– Действительно, как будто это не ты, - шептала Ксения, её дыхание щекотало Жнецу шею.
– То есть, ты вроде бы такой же, но... раньше ты никогда не говорил о любви. Раньше мне казалось, что ты меня просто жалеешь, а иногда - что тебе хочется меня убить, но...

'Но это было правдой'.

– ...но тебе просто не хватает духу, а теперь мне кажется, что ты сможешь, если захочешь...

'И это правда, потому что я профессиональный убийца'.

– ...но знаешь что? Теперь ты не жалеешь меня...

– Потому что мы поменялись ролями, - перебил Жнец.
– Теперь ты жалеешь меня - безрукого и хромоногого кале...

– Молчи, если не можешь без глупостей, - попросила Ксения, снова прикрыв губы Жнеца ладонью.
– Слова тебе не нужны и мне тоже. За три года, пока тебя не было, я выговорила в пустоту все слова, какие были, теперь у меня нету слов, зато есть ты. Поэтому будь умницей, молчи. Сейчас...

Терранский безветренный вечер не слишком удобное время для любви, жарко даже при закрытых шторах. Жара изматывает не меньше любви. Скоро Ксения заснула, а Жнец не мог и не хотел спать. Сочившегося в щель между небрежно задёрнутыми шторами света хватало ему, чтобы лёжа на боку видеть, как подрагивают ресницы спящей женщины, как мерно поднимается и опускается её грудь и как пульсирует на шее тёмная жилка. Сила или слабость, ну какая разница, если и то и другое - жизнь? Убийца, рассуждающий о жизни, так же смешон, как муж, признающийся в любви собственной жене, подумал Жнец. Не так-то много проку ей от твоей любви и от жизни твоей тоже, счастливчик, сказал Ной. От твоей нелюбви, ответил Жнец, проку было не больше. Ради чего ты её бросил? Ради призрачной надежды? Ради свободы для этих несчастных людей, ответил Ной. Представь: на тысячу миль вдоль побережья - посёлок. Никто не знает точно, сколько их, чем они заняты, как ухитряются выжить, но стригут их все: с каторжной администрации начиная и заканчивая таможней. Честные переселенцы вроде семейства Ван Хорнов; вольноотпущенные каторжане в лице рыжего счастливчика; нелегалы вроде испанца; богемные всякие стрикленды; полезшие на свою голову в нашу кашу учёные; вольнонаёмные одри - и это только пришлые. Есть ещё местные, дети, целое поколение: Джерри, Лаура, ребёнок Одри и бравого капитана, если у них что-то получится. Эми, подсказал Жнец, всё время ты про него забываешь. В этом твоя главная ошибка, счастливчик. Толку от свободы твоей не будет, пока ты забываешь про Эми. Свободы не будет тоже, и не только потому, что ради свободы ты на пару с дружком своим Быстрицким спутался с каким-то уродом из каторжной администрации... Да, обдумать надо бы положение.

Он выгнал из сознания Ноя с его траченной молью свободой и рифами, чтобы сосредоточиться на текущих делах. Сначала только факты, соображения после. Ноя помнят: Ксения, Лаура, дон Сабас, Ван Хорны, Стрикленд и Быстрицкий. При этом никто, кроме Быстрицкого, не знает, что Ной и Роберт Корк одно и то же лицо. Но есть ведь ещё человек Быстрицкого в администрации, который знает об этом, но ни Корка, ни Ноя никогда в глаза не видел. Не он ли мною интересуется? Ему, для того чтоб до меня добраться, нужно либо поднажать на Эдика, либо узнать у кого-нибудь из старых знакомцев Ноя, что Ной теперь называет себя Ираклием Антониадисом. Сразу вопрос: откуда он знает, что Ной выжил? Знай об этом Быстрицкий, стал бы он отправлять на 'Ковчег' Ричарда? Нет. К слову, Ричард, заинтересовался мною только после того, как Дерек назвал меня Робертом Корком. Следовательно, Эдик не знает, что я жив - это раз, испанца обо мне расспрашивал не Ричард. Эшенден или Штайнмайер. Густав не похож на учёного, Руди получил от кого-то акуанские записи. Штайнмайер или Эшенден? Чтоб выяснить, кто из них связан с администрацией, пока не хватает данных. Теперь вот ещё что: Стрикленд в пьяном бреду обзывал Густава шпиком. Стрикленд вообще слишком много наговорил такого, чего ему знать вроде бы неоткуда: акуана во мне увидел, поминал 'Ковчег', величал меня Робертом Корком и убийцей. Можно ли пустить всё это по ведомству пьяного трёпа и галлюцинаций? Нет, Роберта Корка он ведь не придумал. Это значит, в первую очередь утром надо взять в оборот Стрикленда. Кроме него меня убийцей называл Эшенден. Бросил вскользь, дескать, будь у него нужда кого-нибудь убить, он бы меня нанял. Если предположить, что Стрикленд знает обо мне так много после беседы с Эшенденом, и что именно Дерек растрепал Густаву, что я - Ной, всё встанет на места.

Стоп. Не всё. Было ещё кое-что странное. То, о чём говорил Эми.

Жнец лёг на спину, стал массировать занемевшую левую руку. То, что рассказал Эми, не лезет ни в какие ворота. Циммерман жив? После того, как его выбросила в море катапульта? Не съели, значит, его головоногие, выбрался. Кто-то подобрал его. Это ещё одна дырка, через которую могла просочиться информация о Роберте Корке. От Циммермана администрация могла узнать и про амальгадилла. Не дырка это, дырища огромная, и не просочиться могла информация, а хлынуть потоком. Ван Хорны узнали про Циммермана от Ричарда. Надо будет вытащить из него всё, что известно про Ёсю.