– Рассказывай.

Я стал излагать. Майор - сверялся с бумажками из папки.

– Вот и всё, - закончил я.

– Понятно, - майор захлопнул папку, - свободен. Тебя доставят в расположение твоей роты. Служи доблестно, умри - достойно. Иди.

– Вопрос - разрешите?

– Нет. Иди.

Выхожу, стою, туплю. Подходит мужичёк, похожий на молодого Никулина, спрашивает:

– Ты - Кенобев?

– Я. А ты?

– А я тебя везти должен. Поехали?

– А что тянуть кота за подробности? Поехали. Где твой пипелац?

– Чего?

– На чём едем?

– А-а, вон - моя ласточка.

"Ласточка"! Полуторка, убитая в хлам. Шины - лысые, доски кузова все пробиты пулями и осколками. Вместо стёкол - грязная фанера и смотровые щели в ней. Подкрылков просто нет. Да уж, "ласточка"!

– Мне - в кузов?

– Там - битком, - махнул рукой "Никулин", - в кабину.

В кабине - деревянная лавка, отполированная седалищами самого "Никулина" и его пассажиров. Поехали. Трясёт. Морщусь. Всё тело болит.

– Я - стараюсь, - говорит "Никулин".

– Не надо. Бывает. Пешком - всё одно хуже.

Водила пристаёт с вопросами, но у меня - не тот настрой, чтобы сказки сказывать. Едем по фронтовым дорогам. Разбитым, забитым хламом и развалинами зданий, битой техникой. Обгоняя или пропуская пехоту или технику, пушки, танки. Одни передислоцировались туда, другие - оттуда. Обычная ротация войск. Это только на первый взгляд, поверхностный и неосведомлённый, кажется, что это глупо - убрать отсюда полк пехоты и роту танков и заменить на другой полк и роту танков. А смысл - есть. Не скажу какой. Военная тайна.

Вот я и на месте. Прощаюсь с "Никулиным", благодарю его, иду по руинам Сталинграда. Встречные - подсказывают дорогу.

Дохожу до прошлых наших позиций. Теперь тут - тыл. Связисты-радисты возятся. Дрова колют. Машут мне рукой - туда. Это я - дорогу спросил.

– Только - пригнись. Дальше - стреляют.

Иду ходами сообщения. Правда - стреляют. И даже - мины кидают.

Рота. Вся рота - в одном доме. В остатках дома. Одно крыло - три этажа. Другое крыло - четыре этажа. Перекрытия частично - на 1 и 2 этажах. Остальное - просто зубы красного кирпича. От роты - 3 дюжины человек. Вместе с ротным, политруком, старшиной и санинструктором - бабёнкой с похотливым блеском в глазах.

– Явился?
– спросил равнодушно ротный.

– Явился. Готов и всё такое. Жду приказаний, указаний. В разведку - больше не пойду.

– Куда ты, на хрен, денешься? Ты у меня вот где!
– ротный мне показывает кулак, - будешь делать, что скажу. Ромашку мне тут устроил - буду - не буду. Иди. Там тебя твой зверёныш ждёт.

– Маугли?

– Как? Странное имя. Пусть Маугли. Припёрся - не выгонишь. Кормим, не звери же мы. Почему сюда пришёл?

– Наши старые позиции ему показывал. Язык - до Киева доведёт.

– А-а! Иди, уж. Опять от тебя голова начала болеть. Какой язык? Молчит, зверёныш, как рыба об лёд. "Язык"!
– передразнил он, махнув на меня рукой.

Куда идти? Вышел. Чуть не был сбит с ног. Маугли! Повис на мне, всхлипывает беззвучно. Его отмыли, подстригли, переодели в ушитую форму красноармейца. Самый маленький ватник, застёгиваемый на женскую сторону - ему чересчур велик. Самая маленькая шапка - не держится на голове, упала.

– Ну, ну же, - глажу его по голове, - что ты? Что ты?

Иду с ним на шее и на груди. Как рюкзак.

– Всё будет - ништяк, Маугли! Я - обещаю.

Цитадель

– Дед, ротный зовёт, - горячий громовой шёпот.

– И что мне теперь? Подземный ход рыть?
– отвечаю. В голос. Чем тут же вызываю очередную очередь.

Вот я встрял! Возвращался я из "вылазки", увидел нашего раненного бойца, что "прилёг" посреди улицы, решил утащить тело, пока темно. Думал - случайно подстрелили парня. Но, попал в мышеловку.

Теперь, вот, лежу за торчащим из земли бетонным лестничным пролётом. Пролетел когда-то по воздуху этот кусок бетона, упал одним краем в противовоздушную щель, встал, накренившись, да так и стоит. А я - под ним. Некуда было больше деваться.

У нас - пат. Ни пулемётчик меня достать не может, ни я - сбежать. Так и лежу уже два часа. Уже светло, вся рота надо мной - ржёт, глядя, как я вжимаюсь в перевёрнутые ступени. Но, не лезет никто. Держит этот пулемётчик на своём контроле - всю улицу. Пролез ночью - остановил всякое сообщение роты с тылом. Отрезал нас своим пулемётом. И меня - первого.