– Ничего не понимаю. Объясни попроще!

– Добыча стала охотником: я убил их, одного своим копьем, другого его же оружием. На катере добрался до кромлеха - того самого, который теперь поставляет лулу Теривагу, - и сбежал в Африку. Блуждая по африканским лесам, я на какое-то время обезумел. Шок от случившегося был слишком силен. Раскаяние и ужас свели меня с ума. Все-таки я повинен в смерти своих отцов, тех, кто много выше и сильнее меня! В схожих ситуациях лулу кончают с собой или лишаются разума. Во мне так много от них! В отчаянии я вернулся к их обрядам. Пытался дойти до горизонта, за которым начинается мир мертвых, чтобы найти там души убитых и умилостивить их. Все, чему нанья меня научили, оказалось забыто: я был примитивным ленэи, танцующим по кругу в страстной надежде живым попасть в смерть.

Кажется, я поняла, что он хотел сказать. Шаманизм - изобретение палеолита; обезумевший Аэль искал путь в мир духов, как это делали его родители-лулу.

– И ты попал туда?

– Живому нет дороги в смерть. Я давно знал это, поскольку когда-то пытался проникнуть туда вместе с лулу. Но зато я нашел имруру. Это было естественно, хотя понадобилось долгое время, чтобы понять. Лулу имруру не знают. Они затуманивают разум дымом или грибами и часами танцуют под стук дерева, думая, что это помогает вступить в мир мертвых, где правят духи. На самом деле они блуждают в собственном бреду, среди образов, порожденных их же воображением. Но, пожалуй, сам факт, что они тысячелетиями продолжают эти попытки, говорит о том, что они чуют имруру и мало-помалу нащупывают путь туда. Может быть, я стал первым, чье сознание туда все-таки вступило.

– И ты помнишь это?

– Еще бы не помнить! Тело не отпускает, цепляется, тянет обратно, оно готово уничтожить себя, лишь бы меня не потерять!

– Мне говорили, что можно покончить с собой в надежде туда вернуться.

– Только физическая слабость удержала меня от этого...

Внезапно Аэль вскочил на ноги, чуть не опрокинув плот. С испуганным криком я схватилась за бревна, по пояс соскользнула в воду, думая лишь о том, чтобы не утопить рюкзак. Он переступил ногами, выпрямляя плот. Я повернулась туда, куда смотрел он. На правом берегу из леса выбегали лула, прыгали в воду, потрясая копьями, и вплавь устремлялись за нами. Их становилось все больше - пятеро, шестеро, - и появлялись новые.

– Скорее толкай!

Я опустила в воду шест, оттолкнулась от дна. Плот заскользил быстрее. Аэль выпрямился во весь рост, поднял копье и издал громкий клич. В ответ раздался дружный рев. Один из пловцов изловчился бросить в нашу сторону копье. Оно шлепнулось в воду недалеко от плота.

– У них нет луков, - сказал Аэль довольно и снова издевательски закричал.

Двое пловцов подобрались к нам достаточно близко, но я мастерски орудовала шестом, и река была на нашей стороне. Сильное течение посредине реки сносило преследователей быстрее, чем нас. Когда первый из них оказался напротив, Аэль уже ждал его с луком в руках. Лула что-то кричал нам и грозил кулаком, в то время как вторая рука работала с силой весла. Аэль замолчал и прицелился. Сзади раздались окрики, с берега им вторили женские голоса. Лула опустил руки, и нас пронесло мимо, метрах в двадцати от него. Он повернул к берегу. Аэль еще минуту держал его на прицеле, потом снял стрелу.

– Все, отвязались. Больше мы их не увидим.

– Они могут перебраться через реку и встретить нас на другом берегу.

– Это же лула. Если они могут убить, то убивают сразу. Если не могут - уходят. Эти ушли. Не станут преследовать. Скорей всего они знают меня по рассказам своих отцов, а те - от дедов, так что их можно понять. Кое-какие мозги у лула все-таки есть.

– Так что же с имруру?
– напомнила я, когда он снова уселся рядом.

– Я нашел его! Это величайшее мое достижение. Когда я жил с нанья, то ощущал свою ущербность рядом с ними главным образом из-за того, что имруру был мне недоступен. От рождения я слышал их призывы, был открыт для их взглядов, но не умел сам говорить с ними. Не видел многого из того, что доступно их взору. Только нанья видят жизнь в цвете, лулу же воспринимают ее серой, почти лишенной информации - не в последнюю очередь потому, что имруру им недоступен.

– Я помню, Теи говорила: если ты однажды попал в имруру, то рано или поздно он придет за тобой.

– Это так. Не уверен, что простой человек сможет с этим справиться. Но я смог. Я провел там достаточно времени, чтобы взять все, что может пригодиться в этом мире.

– Расскажи, как там? На что это похоже?

Он отрицательно шевельнул рукой.

– Нет слов. Я бы объяснил молчаливым языком нанья, да ты не увидишь. В имруру не существует пространства и времени. Это состояние похоже на парение в толще морских вод. Нет ни верха, ни низа, ничто не тянет меня к себе. Есть лишь свет и полумрак, и в них - миллионы оттенков цвета. Запахи, воспринимаемые душой, и звуки, пронизывающие насквозь. Я был лишен плоти - обладающий чувствами сгусток разума. Видел нанья. Они меня не узнавали, принимая за деталь ландшафта. Я был для них, по аналогии с нашим миром, крохотным насекомым. А они живут там, у них есть форма и есть цели, которых я не успел понять. Безумие прошло, и я обнаружил, что могу уходить в имруру в любой момент. Но потом, много позже, стало ясно: я не хочу там жить. Там нет для меня цели. Мне нужен этот мир, с его плотным воздухом и опасной силой тяжести, с его глупыми людьми, острозубыми зверями, нежными цветами... Имруру похож на многомерные картины нанья, которые отец Анту показывал мне в детстве, чтобы зафиксировать момент, когда я начну смотреть его глазами. Дети видят в них то, что хотят видеть; каждый - свое. Думаю, что и имруру предстал передо мной таким, каким его больше не видит никто.

– Что же ты делал потом?

Он вдруг рассмеялся, громко и радостно. Это было так неожиданно, что я не могла отвести от него глаз. Хмурое лицо засветилось, и передо мной предстал совсем другой человек, в котором не было ничего от грязного дикаря.

– Я бы очень хотел показать тебе, чему научился там! Для меня имруру стал очень близок, хотя и не так, как для нанья. Когда я мог уходить в него в любой момент, тогда... Тогда я мог видеть.

– Что? Что ты видел?

– То, чему здесь нет места. Но я отказался от имруру и потому не могу показать тебе это.

Я спрашивала снова и снова, но Аэль лишь дергал рукой и улыбался. И обижаться на него не получится. Как обижаться на того, кому все равно? Не то чтобы он смотрел на меня сверху вниз, презирал меня, - просто был уверен, что я не пойму.

Дождь все не прекращался. Было очень холодно, промозгло, мерзко. Я предложила пристать к берегу, чтобы согреться, но Аэль сказал, что мы будем плыть до темноты. Тогда я посетовала, что застужу почки. Два сеанса процедур в наньянском саркофаге надолго защитили меня от всех болезней, ответил он. Давить на жалость я не пробовала - это было ниже моего достоинства. Так мы и плыли - всем довольный Аэль и я, дрожащая от холода, злая как черт.