Весь следующий день шел дождь. Начавшись с утра почти незаметной моросью, к обеду он перешел в ливень, а к вечеру я была уверена, что он будет идти вечно. Мы вышли затемно, взяв с собой несколько кусков мяса и оставив почти целого оленя гнить у потухшего костра. Я еще раз порадовалась своему комбинезону: какая бы температура ни была снаружи, внутри он поддерживал идеальный климат. Несмотря на дождь, было очень тепло, и я сварилась бы заживо, если б не умная ткань. По спине Аэля из-под рюкзака стекали капли пота, насквозь пропитали бриджи. Время от времени он снимал рюкзак, разводил руки, легко, как пушинку, удерживая его на весу, и подставлял тело потокам дождя. Его ноги и штаны снизу были черными от грязи.

Мы вышли к широкой реке. Мутная вода бурлила на перекатах, подтачивала берега, валила деревья, и они то тут, то там торчали из самой середины русла. Аэль заглянул в карту и сказал, что будет удобней проплыть часть пути на плоту. Мне это не очень-то понравилось - посреди реки не отойдешь в кустики, - но меня опять не спросили.

– Будь сейчас лето, ты сплела бы веревку из ветвей крингу - вон его сколько по берегам, - заметил он.

Я пробормотала:

– Не умею плести веревки...

Он в очередной раз взглядом выразил свое неудовольствие. Потом добавил благодушно:

– Ты взяла веревку с собой, - и спросил с видом, показывающим, что уже знает ответ: - Может быть, ты и плавать не умеешь?

– Умею!
– крикнула я зло.
– Хорошо плаваю!

Он молча принял это к сведению и пошел рубить деревья.

Всего за два часа он построил плот, способный выдержать нас обоих. Как заправский лесоруб, он свалил несколько одинаковых по толщине хвойных деревьев, обрубил ветви и разрубил на части. Вдвоем мы притащили их на берег и связали веревкой. Я рассказывала про стальные гвозди, молотки, пилы и рубанки. Аэль скептически усмехался, но слушал внимательно. Перед тем, как столкнуть плот на воду, он подобрал в лесу длинную жердь и еще срезал тонкую ровную палку покороче. Закинул на бревна рюкзак, велел мне сесть на дальний край и оттолкнул плот от берега.

Плот получился длиной три метра и чуть больше метра шириной. Сидеть было холодно - между бревнами проступала вода. Одновременно вспомнив о запасном комбинезоне, мы разделили его на двоих: Аэль сел на штаны, а я на куртку. Он уверенно вывел плот на середину реки. Здесь оказалось слишком глубоко, багор не доставал до дна. Тогда он прыгнул в воду и вплавь вытолкал плот к левому берегу. После этого он устроился поудобней, скрестив по-турецки ноги и не обращая внимания на мокрые штаны, и принялся затачивать конец палки. Мне было поручено рулить, отталкиваясь багром от дна и держась ближе к берегу. Летом, в хорошую погоду, я пришла бы в восторг от такого путешествия. Но было пасмурно, промозгло и ветрено, да к тому же резко похолодало.

Мое тело давно уже адаптировалось к холоду. Я забыла, что такое насморк и замерзшие ноги, купалась в ледяной воде, не боясь простудиться. Однако одно дело - идти по земле, и совсем другое - часами сидеть на мокром плоту под проливным дождем! Подавляя злость, я попросила:- Расскажи, где ты был все это время. Что с тобой случилось тогда в Индостане?

Аэль молчал так долго, что я засомневалась, слышал ли он меня.

– Знаешь, о чем я больше всего жалею?
– спросил он внезапно.
– О том, что не осталось в живых ни одного лулу, знающего, что я убил нанья. Это бы все изменило. Знающие поверили бы в мою силу и пошли за мной. А теперь никому ничего не докажешь, да уже и не надо.

– Зачем ты убил их? Ты же умный человек, как ты мог пойти на такое?

– Иначе они убили бы меня. Они не могли понять, кто я такой. Едва разглядев меня среди саванны, они достали йими и уже прикидывали, как побыстрее завалить редкую добычу, не повредив тела, чтобы потом как следует рассмотреть. И пока один звал меня теми же образами, какими ленивые нанья призывают на охоте зверей, другой пошел в обход, чтобы выстрелить мне в спину. Не оставалось времени подумать, взвесить варианты. Да и их катер оказался очень кстати: на нем можно было добраться до ближайшего кромлеха и уйти в Африку.

– Потом ты пожалел о том, что натворил?

Аэль отложил самодельное копье, задумался.

– И да, и нет, - сказал он неуверенно.
– Когда они мне встретились, я был зол на себя и уже готов смириться, вернуться в Высокий дом, отдаться на милость повелителей. Убив нанья, моя рука доказала, что они не властны над нею. Вдруг оказалось, что я свободен, что я всегда был свободен от них! Мне верится, только с той минуты я и начал по-настоящему жить.

Словно застеснявшись своих чувств, он хмыкнул и снова взялся затачивать копье.

– Для души моей - для того внутреннего меня, которого лулу зовут душой, - эта страшная и прекрасная охота на нанья посреди высоких трав стала важнейшей вехой, тем следом зверя, достигнув которого, охотник сворачивает на его тропу, чтобы победить или умереть. Но никто не позавидует моей дальнейшей судьбе на этой тропе. Я не победил.

– Но ты ведь и не умер?
– прошептала я.

– В каком-то смысле умер. Тот Аэль, которого ты видишь перед собой, не имеет ничего общего с прежним. С того дня я умирал множество раз. Только поэтому я все еще жив и буду жить долго.