Меня позвали внутрь купола и вели по узким коридорам и большим, со светящимися стенами залам, а спутники мои рассказывали, как, возвращаясь с морского побережья, где они исполнили свою миссию, разбудив солнце, они увидели необычного цвета пятно на земле. Это было существо, светлокожее, отвратительно некрасивое, с шерстью на голове и в странной одежде на израненном, окровавленном теле. Вся земля и камни вокруг были забрызганы его красной, дурно пахнущей кровью и мозгом, но на теле не нашлось ран. Как ни странно оно выглядело, все же было похоже на нас. Мы не могли оставить его одного и остановились на сон рядом с ним. Проснувшись, увидели, что он убил себя, вонзив свой нож в голову. Тогда мы вынули нож, сняли окровавленные лохмотья, вымыли его в озере, завернули в плащ и зашили в похоронный мешок. После мы запели песни прощания. И вдруг...
– тут все четверо драматически замолчали, а остальные беззвучно восклицали, требуя продолжения.
– И вдруг, - продолжили они, - когда все песни были спеты и опять настала пора попить воды, мешок зашевелился! Он ожил! Он ожил и завыл! Ему было так плохо, что нами овладела жалость. Он звал смерть и скорбел о погибшем друге. Столь велика была его печаль, что мы прониклись к нему жалостью и решили взять с собой.

Мне позволили сесть в мягкое кресло и поднесли воды, не такой, как там, внизу, - густой, сладкой воды, насытившей лучше мяса. Красноглазые продолжали рассказывать, как я сражалась с пожирателями ящериц. В их пересказе я выглядела могучей воительницей, вернее, воителем среднего рода - у них, видно, мужчин и женщин нет, - проявившим чудеса отваги и победившим сотню чудовищ. А история о волшебной песне, заживившей страшную рану, повергла слушателей в шок. Они замерли, будто окаменев, и добрых пять минут не сводили с меня остановившихся взоров. А потом хором попросили спеть для них.

Это священная песня, устало ответила я. Ее можно петь только в исключительных случаях, когда лучшему другу грозит смерть от болезни или ран. Вы спасли меня, я спасла вашего человека. Больше я ее петь не могу, не имею права.

Они поняли и наперебой согласились, что это справедливо. Но, может быть, гость, пришедший с рассветом, споет для нас что-то еще?

Я предпочла бы послушать ваши песни, они прекрасны. А сейчас я очень устала. Можно ли мне поспать, желательно в мягкой постели, под теплым одеялом?

Один из них, в черных металлических браслетах на четырехпалых руках, вышел вперед, на минуту замер, глядя мне в глаза, и пригласил пройти в покои, где меня ждет удобная кровать.

В комнате, вырубленной внутри живой, пористой массы, было окно, затянутое полупрозрачной белесой пленкой, не пропускавшей ветер, и ложе из мягких одеял. Пусть наш рассветный гость спит хоть до самого солнца, сказал красноглазый. Он еще что-то говорил, просил и задавал вопросы, но я, как была в пыльном плаще, перетянутом ремнем с ножами и топором, повалилась навзничь на узорчатое одеяло и заснула мертвым сном.

***

У них не в обычае принимать ванну, однако по моей просьбе они прикатили огромный каменный чан с теплой водой. Пятеро красноглазых с интересом наблюдали, как я моюсь. Впечатления их были негативные, впрочем, меня нисколько не задевало отвращение, вызываемое у них видом моего тела. "Белый!
– изумлялись они.
– Шерсть растет на голове!" Грудь, талия, бедра - все то, что у обычных людей вызывает восхищение и желание, для этих было непривычным и неприятным. У них, похоже, физиология совсем иная, раз не моются, не едят и живут годами без солнца.

– Вы едите мясо животных?
– спросила я.

Они так разволновались, что даже всплеснули руками.

– Мы же не животные! Мы пьем воду! А ты - неужели ты ешь? Мы думали, ты как нихегг!

Все-таки они были моими хозяевами и по-доброму меня приняли, поэтому я постаралась поглубже упрятать раздражение и ответила ласковой улыбкой.

– Ваша вода очень вкусна и питательна. Я с радостью буду пить, если позволите.

В дальнейшем их назойливая эмоциональность вкупе с внешней молчаливостью не раз выводили меня из себя. Они это чуяли, хоть из вежливости и притворялись, что не замечают. И все же, кажется, они ко мне искренне привязались.

Они называют себя нихегг, строителями, по контрасту с остальными обитателями планеты, которые ничего не строят, а только едят и спят. Владея разговорным языком, они пользуются им, только чтобы петь. На вершине горы они живут давно, очень давно, не меньше двадцати дней. А день на этой планете длится много земных лет. Здесь, в вышине, есть ветер и растения, здесь можно любоваться птицами высокого полета, и дневного света больше. Птицы их - совсем не птицы, как и ящерицы не ящерицы, и растения - не деревья и не травы, а черт знает что.

Нихегг тут несколько сотен. Они заботятся о колониях грибов или деревьев, поди разбери, дающих материал, из которого можно делать все вещи, от домов и мебели до украшений. В глубинах скалы, ниже живых корней своего голубого замка, они добывают мягкий и ломкий черный металл. Пищи им никакой не нужно, кроме густой питательной жидкости, что повсюду вытекает из земли и гор. С климатом нихегг очень повезло: большую часть суток тут ясно и тепло. Тучи проходят на одной высоте с голубым замком и не проливаются дождем, а одевают его животворным туманом. Иногда случаются сильнейшие бури - затем и завивают они спиралью башни, чтоб те выстаивали под напором стихии. А вниз, на равнину, нихегг спускаются только в самой мрачной мгле ночи, чтобы пересечь каменистую пустыню и на берегу восточного моря призвать солнце. Рассвет - священное время, он несет надежду. Если б я пришла под светом дня или в ночной тиши, меня никто не встретил бы, не помог. Жаль, что так вышло.