Мои спасители путешествуют не пешком. Как я ни измучена, все же изумляюсь их четвероногим спутникам. Темное тело бегемота толщиной со столетнее дерево подвешено на крокодильих ногах. С тупых морд на меня смотрят такие же красно-коричневые невыразительные глаза, а между ними с хрипами выдыхают воздух три отверстия ноздрей. Отвисшая кожа на шее растягивается и сжимается в ритме дыхания. Поперек туловища натянуты широкие ремни, удерживающие на спинах седла в форме кресел.

Продолжая поддерживать меня, красноглазый предложил фляжку. Допив остатки горькой воды, я ее выронила - слишком тяжела была она для моих рук. Когда мы подошли к одному из животных, оно с урчанием плюхнулось животом на камни, потрескавшиеся под его тяжестью. Красноглазый забрался в седло и поманил меня. Подняться на спину этого живого бочонка было не сложней, чем пробежаться по ступенькам лестницы. Я села прямо перед ним. Его кривые ноги привычно вытянулись поперек громоздкого тела. Мне было не так удобно, поэтому, держа правой рукой палку, левой он обнял меня. Его спутники тоже забрались на своих бегемотов, одновременно ударили палками по круглым бокам. Огромное тело подо мной зашевелилось. Я инстинктивно напряглась, ожидая ощутить под собой хребет. Но спина была гладкая, ровная - ни позвоночника, ни ребер не видать, да и удар палки это создание вряд ли ощутило. Оно приподнялось на метр-полтора на землей, совсем немного для своих размеров... и ринулось вперед так резво, что у меня перехватило дыхание. Словно гигантская ящерица, с каждым выбросом лап поворачивая корпус - вправо-влево, вправо-влево, - наш дивный конь летел по плоской равнине, и его длинный хвост, раскидывая камни, оставлял за собой извилистый след. У меня зарябило в глазах, замутило. Но тело уже столько пережило, что сложно было утратить самообладание в скачке на ящерице! Я сглотнула, вцепилась покрепче в руку красноглазого и уставилась на самое далекое облако, что медленно опускалось за горизонт.

Мой спутник без слов показал место, куда мы едем: освещенные солнцем склоны отвесных скал и голубые замки на их вершинах. И спросил меня, откуда я пришла.

Местность вокруг была безжизненной, как поверхность Марса: усеянная камнями пустошь, ни одного растения, ни малейших признаков воды...

Здесь есть вода - ответил он на мои равнодушные мысли. Они выкупали меня в мелком озере. Я была вся в крови, но почему, удивился он. На мне нет ран!

Тогда я взглянула на небо. Позади нас - я видела это, когда ящерица выносила вперед правую лапу, поворачиваясь влево, - позади нас небо у горизонта зеленело, робко освещало равнину. Но в вышине оно, если б не звезды, было бы темно-сиреневое, совсем ночное. Тучи ушли, и звезды сияли так, как никогда не сияют на Земле. От края до края неба раскинулась беспорядочная россыпь белых, желтых, зеленых, голубых бриллиантов, калейдоскоп разноцветных пятен и отдельно мерцающие гиганты, ничем не похожие на холодные точки земных звезд. Если б я могла, то испугалась бы.

Мой спутник спрашивал что-то еще. В ответ я лишь показывала ему то, что неотступно стояло перед внутренним взором: остановившиеся глаза Аэля на располосованном смертоносным лучом лице. Он не понял и замолчал.

...Он умер. Лучший друг, любимый. Разве для того мы столько пережили вместе, чтобы расстаться без прощания и навеки? Глупая, сказал он. Нет, не глупая - недостойная! Чем меня так пугал Эркой, что я предпочла пережить такую боль, оказаться в пустоте? Я ведь знала, с первого дня знала, что Аэль всегда прав! Надо было слушаться его, пойти с ним. Теперь из-за моей преступной глупости нанья не получат ничего, останутся без кораблей, без своих машин и оружия. Неудивительно, что мы не помним о них! Они не выжили, погибли - и все из-за меня! Дважды, трижды я виновна перед ними! Нет, нельзя с этим жить! Пусть новый мир, с его тяжелым воздухом и страшными в своей красоте звездами поскорей от меня избавится! И, может быть, там, по ту сторону жизни, Аэль хотя бы раз оглянется в мою сторону...

– Аэль!

Я плакала, звала его, но не решалась сказать "прости". Нет прощения. Жизнь погрузилась во тьму. Я не буду есть, не буду спать - только страдать в память о тебе...

Существо с красными глазами умоляло меня замолчать. Оно испугалось, потом рассердилось, ударило меня палкой и все твердило, что издавать звуки нельзя. Я всхлипнула и уткнулась в его плащ. Оно крепко сжало мою голову, глуша всхлипы.

Время замерло. Ящерицы скользили по пустыне, тускло освещенной россыпью звезд. Иногда они останавливались у черных водоемов, и красноглазые существа набирали воду во фляги. Они поили меня, спрашивали о чем-то, без слов разговаривали между собой. Не желая того, я видела, о чем они беседуют: их ждали друзья на далеких скалах, увенчанных светящимися в темноте голубыми куполами и спиралевидными башнями, и красноглазые советовались, что сказать им обо мне. Они спрашивали, откуда я взялась, почему убила себя, как ожила... Их назойливые призывы звенели и звенели. Но я не могла ответить. Нельзя говорить, нельзя ни о чем думать, кроме Аэля. Какая ирония! Бероэс нашел в себе волю пощадить его лишь затем, чтобы случайно убить! Как он должен ненавидеть меня! Пусть его проклятия найдут меня здесь! Я закрывала глаза и проваливалась в тяжелый мертвый сон, а когда просыпалась, ничего не менялось: та же пустыня, те же страшные звезды и зеленое пятно рассвета позади, и красноглазые все приставали с расспросами...

Но спустя целую вечность что-то изменилось. Из забытья меня вывели пронзительные, дикие крики и глухие звуки ударов. Я неохотно открыла глаза, приподнялась из кресла-седла. Моя ящерица хрипела и пятилась, наступая на собственный хвост. С морды летела пена. Плащи красноглазых были свалены на земле бесформенной ярко-голубой кучей. Голые, черные, мои спутники железными прутьями отбивались от зверей, что рвались к ящерицам. Длинноногие, размером со страуса, покрытые желтой шерстью, эти существа размахивали передними конечностями - плоскими зазубренными когтями и клевали красноглазых, нанося клювами молниеносные удары. Их было много, шесть или семь. От их криков звенело в ушах. Один из красноглазых упал, зажимая рану на голове, но оставшиеся с удвоенным упрямством продолжили отбиваться. Озлобленные нападающие поверх их голов смотрели на ящериц, а те, хоть и были куда крупней, испуганно топтались на своих неуклюжих, широко расставленных лапах, хрипя и разбрызгивая пену из ноздрей. Захватив клювом прут, "страус" перекусил его, как соломинку, и с уханьем погнался за обезоруженным красноглазым.

Сна как не бывало. Я вскочила на ноги. Рука привычно потянулась за топором. Его не было. Рукоять торчала из мешка, притороченного к седлу другой ящерицы. Кубарем скатившись из седла, я вспрыгнула на соседний бок, выхватила топор и закричала так же пронзительно, как эти ужасные птицы. От моего крика ящерицы пришли в ужас и бросились прочь; не удержавшись на спине, я свалилась на землю, подхватилась на ноги и побежала навстречу бою. Крик услышали не только четвероногие - птица оставила безоружного красноглазого и помчалась ко мне, сводя и разводя черные когти, словно какой-то жуткий гибрид страуса и богомола. Только что она была в двадцати метрах от меня, а в следующую секунду мохнатая голова обрушивается сверху, метя хищным клювом в лицо, в то время как лезвия когтей стараются рассечь мне живот. Ты не знаешь, с кем связалась! Мне случалось ранить самого Аэля, и он научил меня приемам, о которых ты и не догадываешься, тупая тварь! Я присела, уклоняясь от удара, и разом перебила птице ногу. Хрустнула кость, яростный вопль оглушил, аж в глазах потемнело. Упав, чудовище по-прежнему старалось дотянуться до меня, но я уже спешила на подмогу красноглазым. Они утомились и с трудом поднимали оружие, так что помощь пришлась кстати. Израненные, обезумевшие птицы набросились на меня со всех сторон. Я отбивалась топором и прутом, радостно разрубая им шеи, отсекая когти, пронзая тела и вопя что есть мочи. Еще никогда мне не было так хорошо! Все, что тревожило, ушло, и осталась одна лишь пьяная радость!

Вдруг я поняла, что бью и бью одну и ту же, уже бездыханную птицу. Живых не осталось, семь псевдо-страусов раскинули черные ноги и длинные шеи, и темная кровь заливала под ними землю. Я опустила топор и долго стояла, успокаивая дыхание. Сердце билось сильно, уверенно, несмотря на тяжесть плотной атмосферы чужой планеты. Пальцы на рукояти не смогли разжаться. Вытерев топор о шерсть на туше, я вскинула его на плечо и обернулась, отыскивая взглядом своих спутников. Они столпились в отдалении. Круглые лица ничего не выражали, но образы, которые они посылали в пространство, были полны страха. Они боялись меня, боялись так, что их корявые черные тела дрожали и голоса готовы были вот-вот прорваться наружу. В диком, но покорном страхе их красные глаза смотрели, как я подхожу, и все трое вздрогнули, когда я, так и не сумев разжать пальцы, отсалютовала им топором. Откуда-то донесся едва слышный стон. Четвертый красноглазый был еще жив. Черная, как нефть, кровь толчками выплескивалась из раны на голове. Я села рядом и запела гимн здоровья.

Божественная песня вернула ящериц. Они подошли и склонили надо мною огромные головы, дыша неслышно, чтобы не проронить ни одного звука. Красноглазые пролезли меж ними, сели у ног товарища и просидели все время, что я пела, повернув ко мне круглые черные лица с тремя дырочками ноздрей и узкими щелями ртов. Ящерицы над нами качали головами, роняли пену, осторожно переступали с лапы на лапу. Нежнейшие, прекраснейшие во всех мирах переливы звуков возносились над мертвой пустыней прямо к ослепительным звездам. Они не утратили своей силы, хотя пела их всего лишь я и хотя здешние существа никогда их не слышали. Нет, не утратили! Разумное, похожее на человека существо глубоко вдохнуло и открыло глаза. Полоски зрачков расширились, превратившись в ромбы. И в ту же секунду одна из ящериц взревела и рванулась прочь, едва не передавив всех нас, а на хвосте у нее висела, вцепившись клювом, ожившая от гимна птица. Я метнула вслед топор; он вонзился птице в основание шеи, и она отвалилась от ящерицы, как прихлопнутая газетой муха. Красноглазые обалдело таращились на нее. Мешанина их мыслей едва не свела меня с ума. Они не знали богов и героев, не находили, с кем меня сравнить, и просто не представляли уже, что думать, как выразить обуревавшее их восхищение. И тогда они запели вслух.