Внуку дед Шура об этом своём плацдарме рассказывал с удовольствием, а о Сандомире, сколько ни просили, молчал. Так и получилось, что обстоятельства тяжёлого ранения остались неизвестны Ключику, как и причины награждения лейтенанта Ключко орденами Красного Знамени и Отечественной Войны первой степени. На трофейной кровати первое время спал сам дед, потом его сменил вернувшийся из эвакуации Юрочка. Ключик видел замечательную кровать лишь в сложенном виде, за шкафом, а после она затерялась и вроде бы стёрлась из памяти, но, как оказалось, не безвозвратно.

– Как же ты попала к Зине? Зачем ты ей была нужна?
– шёпотом спрашивал Ключик, трогая панцирную сетку. Та в ответ пощёлкивала кольцами, попискивала и скрипела пружинами.

Зина вселилась в дом номер десять весной шестьдесят четвёртого. Была она тогда красавицей и гордячкой, с прочими жильцами почти не общалась, при встрече кивала - и только. О ней говорили всякое. И что квартиру в центре города от патрона получила не за стенографию, а в благодарность за иные услуги, и что помогала кому-то в продвижении по партийной иерархической лестнице, и прочие небылицы, которые пересказывать не хочется. Одного греха не поставили в вину ей ни разу даже самые оголтелые злопыхатели - предательства. При всех колебаниях курса Резиновая Зина осталась верна боссу. Когда в начале восьмидесятых того сняли, товарищ Гольц ушла тоже, хоть и не была обязана. Кто любит по-настоящему, изменить не способен. Много было любви в Резиновой Зине; сколько ни отдавала она себя партийной работе, остался излишек - прикосновенный запас. И вот, уже не такая красивая и молодая (не двадцать пять, а сорок с чем-то) осталась Зина инструктором и методистом, работу стала называть службой и заметила рядом с собою немало существ, достойных любви. Одинокую Ядвигу Адамовну, обременённую заботами Екатерину Антоновну, Оленьку Вельможную - деву на выданье, и, конечно, Валентина, сына Юрочки. Последнего баловала и опекала не только она, Ядвига Адамовна тоже, поэтому Ключик обеих считал собственными своими бабушками. Вот только вырос он слишком быстро, и Резиновая Зина, будучи не в силах носить в себе избыток любви, взяла на воспитание собачек: Айнку и Зюську.

В квартире потеплело, от приятных воспоминаний мёрзлый ком в душе Ключика растаял. Он погасил котёл, поднялся к себе и, наскоро поужинав, завалился спать. Заснул не сразу: лежал, разглядывая потолок, думал о том, что вот вернулся с войны дед Шура в наскоро отстроенный дом, и как ни тяжело было, - снова пустил корни в мирную жизнь, стал отстраивать город. Сначала строил дворцы со шпилями, после, когда прошла на шпили мода, всё равно строил. И отец строил. Не дворцы, не жилые дома - цеха, а не воздушные замки.

– Теперь всё это сломают, - с досадой сказал в потолок Ключик, - а отстраивать будет некому. Я же променял дома на воздушные замки. Думал, они выдержат любую встряску, а они...

Валентин вслушался. Гул подземный почудился, толчки.

– Брось, всё это глюки после вирта, - попытался он успокоить себя, но увидел, что качается люстра. Не слишком заметно, однако по тени на потолке видно прекрасно.

– Что ещё за новости

Гул стих. Ключик вслушивался, обмирая. Минуты через три дождался - снова услышал. Афтершок?

– Если это землетрясение, надо, кажется, выйти из дома, - неуверенно шепнул он, но ясно было - не поможет. Бежать некуда, если рухнет любой из соседних домов, похоронит заживо, что во дворе, что в доме.

– Нет, - сказал он спустя полчаса.

Не землетрясение. Таких землетрясений не бывает, чтобы толчки повторялись каждые три минуты пять, шесть, семь раз, и больше. Чтобы не видеть люстры, он погасил свет, чтобы не слышать гула, накрыл голову подушкой, но и это помогло не сразу. Всю ночь ему снились кошмары - с выросшей над северной стеной караульной будки в него целился из охотничьего ружья господин Бабичев, целился и палил, а деться было некуда, потому что весь двор оплели колючей проволокой. Ключик от выстрелов уворачивался, бегал по двору. Это было непросто - земля мёрзлая, скользкая, и повсюду во дворе могильные холмики. В четыре утра не выспавшийся Ключик понял причину беспокойства и, желая убедиться, что все страхи - вздор, решил включить терминал, почитать почту и впервые за три с лишком недели заточения посмотреть новости.

Почтовый ящик был забит спамом, однако в этом ворохе мусора нашлось письмо и от живого человека. Григорий Борисович Бабичев разразился коротким и ёмким посланием. Приветствия не было, прощания тоже, не письмо, а записка: "Обещал зарыть зарою", - написал бывшему артмастеру бывший прокурор и претендент на мэрское кресло. Новости Валентин Юрьевич смотреть не стал, и так было понятно, что гриб лишился возможности стать дубом и теперь будет мстить.

– Пускай, - сказал Ключик и погасил монитор. Стало ему спокойно, снова захотелось спать. Определённая мерзость лучше мерзкой неопределённости. За деревянной крестовиной в оранжевом оконном свете вальсировали крупные белые перья - опять повалил снег. С минуту Ключик сонно наблюдал за пляской хлопьев, затем зевнул и потащился в постель. Уснул сразу.

Холодно было ему. Кололи снежинки, куда ни повернись - в лицо ветер. Наваливался, мешал дышать. В снежной каше не осмотришься толком, когда дует отовсюду сразу. От ветра не скроешься в голой степи. Прикрывшись рукавом от ледяных игл, он глянул из-под руки. Куда ни глянь - белизна, ощетиненная сухими клочками прошлогодней травы. На юго-востоке, где полагается быть поутру солнцу, - пятно, словно растёкшийся яичный желток. Снега под ногами по щиколотку. Холодно! Колет ветер, прохватывает до ломоты в костях, до самой души достаёт иглами. Если найти ложбинку, прилечь - станет теплее. Вьюга наметёт холмик, залепит лицо. Кончатся муки, придёт бесчувственный ватный сон. Но спать нельзя, нужно идти.

– Куда идти?!
– задыхаясь от ветра, выкрикнул он.

Куда? Весь мир засыпан снегом, ветер отовсюду, и ноги будто скручены из промокшей и промёрзшей ваты. Отец говорил: дунет ветер, полетят твои воздушные замки к чёрту. Останешься один на один... С кем? Что-то брезжит, не ухватить. Как огонёк в снежном месиве. Он говорил: вспомнишь, что я тебе сейчас... Что он сказал?

– Я не помню, - едва шевеля губами, пробормотал он, и в отчаянии решился идти куда-нибудь, лишь бы идти. Ноги как застывший бетон. Холо...