Грязноватой воды из трёх литров снега получилось до обидного мало. Чтобы не таскаться с горячей кастрюлей, Ключик топором насбивал с крыши пристройки охапку сосулек. Строители не обратили на него внимания, хоть нашумел изрядно. Он осмелел, голову больше не втягивал в плечи и по двору не бегал, ходил спокойно. Вернувшись, напихал в кастрюлю ледяных обломков, разложил кровать и бросил на неё ворох одеял. Пока суд да дело, можно было почитать. В комнате стояла томная жара, сверчком потрескивала печка; шипели, изредка постреливали в обожжённом её нутре уголья. Ключик подбросил сыроватое, в струпьях краски, полено и со стоном лёг. Кровать протестующе пискнула, защёлкала, когда он, возясь, подставил под голову руку. Шелестнули желтоватые страницы. Ночной Париж. Холодно. Это в Париже-то холодно, в ноябре?! Какая-то женщина. Рядом Сена. Вид на реку.

Ключик заметил, что не читает, а скользит без смысла по строкам. Вызванные чужими словами видения не имели отношения к Парижу. Кальвадос?.. Шампанское, а не кальвадос. Столица, вид на реку. Женечка. Пьяная Ленка Вик...

– А я думал, мне уже всё равно, - проговорил он, отложил книгу и лёг, сунув за голову руку. Под лопатками заскрипели пружины трофейной кровати, в печи стрельнуло, с шорохом просыпалась в поддон сажа. И Ключик понял - всё равно. О бывшей жене мог теперь думать спокойно, точно как о той женщине, встреченной в Париже Равиком. Мир съёжился до размеров пропахшей дымом кухоньки; то, что творилось за стенами, не стоило беспокойства.

– Мозговое окостенение, - изрёк, изучая тени на потолке, Валентин.
– Век бы лежал вот так вот. Читать лень. И вообще всё лень, даже чай заварить. Та женщина или эта - без разницы. Что будет с Равиком? Да хоть бы что. Как можно читать о каком-то Равике, если мне безразлично, что со мною самим будет?

В печке снова сухо шорхнуло, прогорали дрова.

– Важно, чтобы не кончались поленья, остальное зола.
– Сформулировав сие философское утверждение, Ключик вопреки протестам немецкой кровати вскочил, скормил печке последнюю порцию дров, подхватил брошенный топор и, не заботясь о том, заметят его соседи сверху или нет, вышел во двор.

Зло хрипя ножовкой и рассыпая по снегу оранжевую стружку, он распилил доски с таким расчётом, чтобы удаву было легче глотать, затем стал колоть швырок. Удары его топора пистолетными выстрелами отбивались от стен колодца.

– Эй!
– кричали сверху.
– Эй, любезный!

Ключик, не поднимая головы, поставил на попа очередную дровину и: "Так!" - топором. "Зовут? Пусть зовут. Опять топор застрял, чёрт. Эта, с сучком, покрепче других". "Ток!" - обратной стороной стукнул, и только когда разлетелись по сторонам расщепленные криво поленья, распрямился и нехотя глянул вверх.

– Эй, любезный!
– кричал со стены кто-то в каске мандаринового цвета и хвойно-зелёной робе.

"Что это они там затеяли?" - изумился бывший артмастер. По верху северной стены - частокол балюстрады, с виду - мрамор. Почти что всё огорожено, недостаёт одной секции, как будто выбит в нижней челюсти передний зуб. Эта последняя секция висит на стреле крана в чёрном дыму, что столбом в безветрии поднимается над... "Э, да это же..." - сообразил, выпустив топор, Ключик.

– Дорогуша!
– кричал сверху хвойно-мандариновый строитель.
– Нельзя так! Что же вы нам коптите мрамор? Я вас очень прошу, дымите полегче! Не подбрасывайте сырые дрова!

У балюстрады появилась ещё одна фигура в таком же облачении и что-то пролаяла.

– Других дров у меня для вас нет!
– злорадно заорал со дня колодца Ключик.
– Плевать я хотел на ваш мрамор, сейчас вот ещё дровишек подброшу! Сырых и с краской!

– Голубчик!
– человечно упрашивал хвойно-мандариновый.
– Ну нельзя же быть таким мизантропом! Нам из-за вас не закроют наряд! (и вполоборота напарнику) Да погодите, Виктор, вы видите - он не понимает.

Нарядный его напарник по имени Виктор вылаивал какие-то ругательства, улегшись на мраморную ограду животом.

– Наряд вам не закроют?!
– бесновался Ключик - Это я мизантроп?! Да, я мизантроп! Чихать я хотел на ваши наряды, мне холодно! Мне надо топить! Я чаю хочу! Других дров у меня нет! И вообще! Некогда мне болтать! Прогорят угли!

– В таком случае мы вынуждены будем сообщить хозяину!
– уныло предупредил вежливый строитель.

Валентин Юрьевич пожал плечами и стал собирать наколотые дрова. "Такая охапка - не донесёшь. Пускай сообщают. Мрамор я им копчу. Мизантроп. Станешь мизантропом, когда в декабре отключат воду, газ и свет. Чем я теперь возьму топор?" Топор и пилу пришлось оставить. Ключик дотащил дрова, вывалил с грохотом на пол, набил доверху печку, чтобы закипела вода. Её теперь хватало - полкастрюли. В самый раз: и на чай, и сварить кашу. И принялся бы Валентин Юрьевич за готовку, но решил сначала выйти во двор - подобрать пилу, топор и пару выпавших поленьев. Лгал себе. На самом-то деле хотел глянуть, как валит из трубы дым и что поделывают те, на северной стене. Нарочито неторопливо спустился во двор и задрал голову. Поспел к самому началу второго акта.

У мраморной рампы появился третий герой. Он похож был на атланта: набычился, под свинцовое небо подставил загривок. Держать облачный свод было для него занятием привычным, поэтому руки он сложил за спиною. Голосом Зевса рокотал в колодец: "Прекратить, я сказал!" Одесную громовержца Ключик увидел вежливого строителя, тот размахивал руками, напоминая при этом зелёного Петрушку в оранжевом колпаке.

– Мы его просили!
– горячо оправдывался он.
– Не слушает! Плевать, говорит, и чихать хотел на мрамор.