– Не могу сказать, что ты идиот, - пробормотал я.
– Ведь ты правда скоро умрёшь.

Когда мне грустно, я всё время думаю о смерти. Так уж заведено у меня в сознании. А сейчас это было оправдано. Но "скоро" - по моим меркам, конечно.

– Да, - вздохнул Хейн, но я с удивлением обнаружил, что он, похоже, был очень рад факту своей смертности.
– Но я счастлив, что когда-нибудь покину этот мир. Жизнь - сложная штука, смерть куда легче. Тем более, я не понимаю: если ты живёшь вечно, то ради чего ты живёшь?

Признаться, я опешил и изумлённо воззрился на Хейна. Он рассуждал как-то неправильно. Обычно люди с завистью смотрели на нашу вечную молодость, старались всячески скрыть свой истинный возраст, молодя себя едва ли не на десятилетия. А он уже в свои шестнадцать задумывался о трудности жизни и об уходе из неё.

– Странное мышление у тебя, - пробормотал я, отводя глаза. А вот он наоборот внимательно смотрел на меня.

Я снова вспомнил о смерти, и сердце моё судорожно сжалось.

Тогда я не понял, увидел ли Хейн это в моём взгляде, или моё лицо так явно выдавало мысли, но юноша протянул ко мне руки и сказал:

– Иди к ним.

Сначала мне не захотелось передать ему мою сестру (при мысли о ней, я вспомнил, что ещё не придумал имя). Но потом здравый смысл возобладал, и я немного неохотно положил ребёнка в тощие руки. Хейн почувствовал моё нежелание и хмыкнул. Потом заверил меня:

– Да не кусаюсь я.

Я уже не слушал его, приближаясь к двум пёстрым телам, что выделялись на фоне буро-зелёной травы.

Мои шаги были очень осторожными, я боялся поторопиться, боялся приблизить эту встречу. На глаза подёрнулась дымка, но я списал это на ужас.

Сиатрия была больше похожа на себя за всеми ранами и порезами, что нанесли ей люди, чем Лаирасул. Мне показалось, что это от того, что моя мать не сопротивлялась. От этой мысли меня передёрнуло, во всём теле разгорелась такая ярость, какой я не испытывал никогда прежде.

Мать была в длинной ночной рубашке, вымазанной кровью. Её длинные красновато-рыжие волосы тёмными локонами разметались по земле вокруг неё и на груди. Обычно матовая кожа была жутко бледной, а яркие пурпурные глаза бесцельно раскрыты. Именно в таком виде я её и оставил. Оставил умирать...

По щеке прокатилась туманная капля, я быстро стёр её тыльной стороной ладони.

Лаирасула же узнать было невозможно: лицо покрывал толстый слой крови, снежно-белые волосы были розоватыми, а синие глаза были почти чёрными от смерти, застилавшей их. Вид отца вызывал во мне ужас. Никогда ещё его мужественное лицо не было таким беспомощным, умоляющим. Даже когда он уже мёртв. Жуткое зрелище.

Высокие скулы были в крови, щёки покрыты глубокими рубцами, будто кто-то решил позабавиться с трупом моего отца после его смерти. Новая вспышка ярости сотрясла моё тело, и, не выдержав, я упал на колени рядом с родителями.

Их любовь была видна даже в их посмертной позе: их разделяли несколько миллиметров, а пальцы были переплетены. Я почему-то был точно уверен, что не Хейн и не убийцы-люди сделали это. Умоляющее лицо отца будто кричало: "Не трогайте её! Убейте меня!". Я был уверен, что он старался сохранить жизнь матери. Не просто уверен, я знал это.

Тела будто льнули друг к другу, казалось, что родители просто спят. Чтобы не разрушать эту иллюзию, я закрыл глаза матери, заботливо разложил её волосы по плечам и стёр кровь с лица. Отцу я не смог бы помочь, даже если бы захотел, но всё равно пригладил его белые пряди и убрал несколько выбившихся волосков со лба. Когда руки прикасались к мертвенно холодной коже, душа наполнялась пустотой и льдом. Я понимал, что никогда больше не смогу почувствовать жар кожи матери, ощутить тепло прикосновений к тайнам прошлого отца. Теперь всё, что было как-то связано с моими родителями, было объято мерзлотой.

Из груди вырвалось сдавленное рыдание, которое я удерживал в себе. Из глаз покатились крупные слёзы. Мне показалось, что даже птицы замолкли. О Хейне я как-то забыл, но думать, ни о чём кроме отца и матери, я не мог. Глаза застилала пелена, но лица родителей будто впечатались в мою память и не шли из головы.

Прошло, наверное, немало времени, прежде чем я взял себя в руки и немного стыдливо стёр слёзы. Последний взгляд, брошенный мной на Сиатрию и Лаирасула, был полон любви. Солнце бросало лучи уже под другим углом, будто близился закат. Меня это не озаботило.

– Хейн,- хрипло позвал я. Больше всего на свете в ту минуту мне хотелось прижать к себе ребёнка, ощутить его всепоглощающее тепло. Он был последним напоминанием о родителях. Нёс их в своей крови и плоти.

Юноша возник прямо за моей спиной. Я даже не слышал, как он приблизился, но сейчас не хотелось задумываться над способностями сумасшедшего подростка.

Его тонкие ручки уже протянули мне сверток, в котором едва заметно ворочалась девочка.

– Акира, - вдруг произнёс Хейн, смотря на моё недоумевающее лицо.