– Шницелем его, шницелем!

– Лепешкой его по башке!

– Ах, закажите музыку, - сказала вдова.

– Напрасно вы красный такой, - сказал Иванов примирительно.

– Да черт с вами. Забирайте эту селедку. Рыба снижает умственную отсталость.

– Поумнел, как в завхозы вылез?

– Зато ты все в одной поре.

– Вы опять тычете?

– Какие-то вы несерьезные и несуразные, - сказала вдова.

– Вилкой его под ложечку!

– Лобстером его в лоб!

– Мал - чать ... чать... чать!
– вскричал Гребенюк и даже стукнул кулаком по столу, да так, что все, и он сам в том числе, обмерли. Челюсть его продолжала хлопать - заклинило на слоге 'чать', но теперь беззвучно.

Я взглянул на Маргулиса. Он, равнодушный к происходящему, что-то ел, сосредоточившись на питании организма, одновременно выслушивая то, что вливал ему в ухо Кравчук. Видимо, что-то крайне важное, раз даже шум за столом его не отвлекал.

– Он мне башку чуть ложкой не снес!

– А он ...

Маргулис безмолвствовал. Гребенюк продолжал, ни на кого не глядя, стучать, челюсть его - хлопать. Сердюк, отвесив затрещину ученику, что-то горячо говорил по-гречески. Вдохновленная ссорой вдова трепетала вся, с трудом удерживаясь от того, чтобы сделать стриптиз. И лишь вопль: 'Позвольте!', донесшийся со стороны сцены, прервал назревавший скандал.

– Позвольте вам представить, господа, - сказал постановщик, дождавшись относительной тишины, - первый этап нашей драмы. Всего, значит, актов три. Это - первый. Мы не предполагали вначале включать музыкальные номера, но настояли артисты. Хотят вам попеть. Итак - музыка Никитича, слова этой славной песни наш бывший заведующий Дементьев сам сочинил. Соблаговолите прислушаться.

Реквизит до неузнаваемости изменил санитара и главврача. Облачены они были в нечто гусарское, и только по той признательности, с какой Дементьев смотрел на меня, я в нем признал спасенного мной от расправы доктора. Санитара же я опознал по тому обстоятельству, что гриф гитары он сжимал правой рукой, перевернув ее вниз басами.

Текст, впрочем, мне показался безынтересным, с избитыми, а то и спорными рифмами: любовь - морковь, баба - рыба, Жоржета - котлета, бифштекс и секс. Когда же они успели сочинить сие? Пока приходили в себя в чулане?

– Ах, если бы обо мне кто-нибудь так славно спел, - сказала графиня.

В глазах вдовы вновь вспыхнуло вдохновенье.

– Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину ...
– продекламировала она.

– Это вашего мужа стихи?
– ревниво спросил я.

– Ах, что вы! Пушкин!

Я не поверил. Пушкин? Если Пушкину позволительно такое, то мне... Пушкин? Да нет. Однако, если совместная наша с нею жизнь начинается с вранья, то дальше-то что будет? Тем не менее, я сделал пометку в своем блокноте, чтобы проверить потом.

Я проверил. Ах, господа издатели! Зачем так поэта компрометировать? Ну, придали б забвению юношеские стихи.

– То, что я говорю, может быть, банально, но я ...
– закраснелась графиня.

– Продолжайте, умоляю вас, - сказал я, беря ее за руку, глядя в глаза.

– Я давно ждала такого маркиза, как вы!

Мир на мгновенье исчез из поля моего зрения: Маргулис и прочие зрелища, сцена, стол. Уши заложило ватой, сквозь которую доносился только невнятный гул голосов. Я словно плыл в теплом облаке к светлому будущему, к новому брегу греб.

Усилием воли я заставил себя вернуться к действительности. Все-таки помимо блаженства я ощущал и ответственность за нее. Я немного сжал ее руку, а она - мою. Мы помолчали, глядя на сцену.

БЕРГ: Куда мы попали, поручик? Нам нужно знать правду, как бы противна она ни была.

РЖЕВСКИЙ: Клянусь, господа, еще вчера здесь была приличная ресторация, а нынче зала совершенно пуста. Да вот и корнет подтвердит.

КОРНЕТ: Странно, куда же все подевалось?

КОРНЕТ-А-ПИСТОН: Ру-ру-ру.

РЖЕВСКИЙ: Будьте добры, полковник, вас здесь не знают. Подымитесь наверх, Горгону кликните.

ПОЛКОВНИК: Горгона!

РЖЕВСКИЙ: Сверху, отсюда ничего не слышно. Вы уж подымитесь, не сочтите за труд.

КОРНЕТ: А может быть, к 'Яру', господа? Вчера там квасили классики.

БЕРГ: После классиков там даже позавчерашних котлет нет.

ПОЛКОВНИК: Вы уж меня здесь не бросайте, господа. Я мигом.

ГААГАДЗЕ: У нас в Гааге сначала гостя накормят, а уж потом по борделям ведут.

– А что, проститутки будут?
– кстати спросил Герц.

– Зачем тебе шлюхи, майн Герц? Когда столь прекрасная собой особа украшает наш стол, - сказал галантный Крылов.

– Ну, мало ли. Вон, Вертеру для разнообразия, - поддержал Иванов.

Но Вертер только крепче прижался к Наташке: мол, кроме ее ему никого не надо, мол, эта невеста у него навсегда.