– У нас это собственно не назовешь грехом… – зевнув, отозвался цыган. – Его отлучили за пьянство и разгул.

– Пусть прат Этьен потнимется.

– Да оставьте мальчишку в покое! Он так занят, готов держать пари, что даже нас и не слышит. Уж очень ему хочется вернуться в застенки монастыря. Вы помешаете юному сердцу в попытке вновь воссоединиться с Господом? Пожалуйста, но я в этом не участвую, – раздраженно бросил Гарсиласо. – Схватите его со всей грубостью, на какую только способны, вытолкните на середину, сдерите с его лица капюшон и осведомитесь, почему же он до сих пор не пожелал подняться, дабы засвидетельствовать вам почтение. И это, быть может, произойдет в ту самую минуту, когда душа вот-вот воспарит в чудотворном порыве исцеления и очищения, быть может, в ту минуту, когда Господь читает ему наставительную проповедь и готов простить. Вы тем самым еще раз докажите сколь, увы, груба и маловерна трактовка месье Кальвина истинной веры. Не так ли, господа?

Пауза, которая наступила следом за убедительными речами Гарсиласо, заставила девушку затаить дыхание. Господа протестанты придут в ярость от слов цыгана, ибо тот неловко задел самый животрепещущий вопрос меж обоими течениями религии. Гарсиласо зашел слишком далеко, она не ослышалась, он только что оскорбил месье Кальвина и сейчас, вероятно, получит за вольность дырку в груди. Успеть бы выскочить в дверь, пока солдаты будут заняты ее спасителем. Может, для этого была предпринята столь опасна игра?

Но, похоже, швейцарцы не пожелали в богобоязненном страхе нарушить безмятежность беседы юного бенедиктинца с Господом. Каково было удивление Мадлен, когда она услышала удаляющиеся шаги, а затем и хлопнувшую дверь.

– Можете не возвращать рясу, барышня, – услышала она за спиной насмешливый голос Гарсиласо и обернулась. – Она вам еще пригодится.

– Они ушли?

Цыган кивнул.

– Вы спасли меня!..

– Дважды, сударыня, – поправил ее Гарсиласо и лукаво приподнял бровь, изобразив на лице подобие снисходительной улыбки. – Я спас вас уже дважды.

– Не знаю, как вас и благодарить… Однако вы не сказали, что вы – священник, – не поднимая взора, молвила она. – Иначе бы они вас растерзали.

– Я что, похож на святого отца? – расхохотался Гарсиласо так, словно ничего более смешного против несоответствия его печальной особы и сего святого ремесла он не находил. Мадлен вновь смутилась, поняв, что от страха, должно быть, выглядит глупо.

Но Гарсиласо изменился в лице и мрачно добавил:

– Я никогда не имел чести им быть. Эту комнату снимает один мой добрый приятель. Настолько добрый, что разрешил мне ее на время одолжить. Его зовут – брат Этьен, которого и отлучили из монастыря. Как видите, я мало что выдумал.

После плотного завтрака, о котором благодушно позаботился Гарсиласо, Мадлен вновь осталась одна. Надо было дождаться прихода ночи, чтобы выбраться из города. Она еще не знала, что станет делать дальше, но ее занимала лишь одна мысль – попасть на любое судно, идущее к берегам Америки, под любым видом и предлогом. В мыслях она уже видела себя бегущий по просторному песчаному берегу Нового Света.

Нант был портовым городом, однако девушка не без сожаления отказалась начать поиски на его пристанях. Ах, если бы Михаль был хоть чуточку уступчивей, этот неисправимый праведник, раб предрассудков и церковных предписаний!

С наступлением сумерек странный цыган вернулся.

– Вот ваши тряпки, – сказал он, тотчас его нога ступила за порог: времени было немного. Он положил к ее ногам груду муара некогда звавшейся платьем. – Разорвите его на полосы шириной дюймов в десять и туго перевяжите грудь.

Гарсиласо был слишком прав, чтобы гневаться за бестактность. Поэтому Мадлен, стиснув зубы и вооружившись кинжалом Михаля, принялась изготовлять из подола платья длинные лоскуты, дабы под монашеским облачением она могла сойти за мальчика.

Кружевными подвязками она укрепила на бедре ножны. Затем заплела волосы в тугую косу. Ее новое платье, пошитое из очень плотной ткани, будет служить надежной защитой не только от взора окружающих, но и от возможной непогоды.

– Я готова, – наконец известила Мадлен.

Гарсиласо развернулся и развел руками.

– В вас трудно узнать прежнюю барышню. Предо мной самый настоящий монашек. Никто в этом не посмеет усомниться! Однако приподнимите-ка подол вашей рясы…

Мадлен отпрянула.

– Я всего лишь хочу взглянуть на ваши прелестные туфельки… Э-э нет, – недовольно покачал головой цыган, – так дело никуда не годится. Снимайте их!

– Туфли? – взмолилась девушка. – Без них я вряд ли смогу идти достаточно быстро.

– Неужели вы думаете, что я способен заставить вас идти босой?! Мы снимем сапоги с хозяина. Он мертвецки пьян, старина Жоффруа, и думаю, возражать не станет. Единственно чего я не могу обещать, что они придутся вам впору.

Пожатием плеч Мадлен дала согласие, не испытывая ни малейших угрызений совести. Молча собрала обрезки платья и туфельки в тугой узел, дабы потом предать их водам Луары, и последовала за Гарсиласо.