– Но, постойте! Куда же вы? – вскричала в изумлении хозяйка.

Ее взгляд тотчас упал на камзол молодого человека, залитый вином и небрежно брошенный слугами на пуфик. Первым порывом было догнать постояльца, но любопытство взяло верх над Люзанной, и та принялась шарить по всем внутренним карманам платья, не позабыв и ощупать подклад, куда обычно путешественники зашивали особо дорогие вещи.

– Черт возьми, вы не слишком учтивы, дорогой гость, – буркнула она, не найдя ничего, кроме письма герцогини с большой печатью.

– Эй, Матье! – вскричала она и, подхватив одной рукой юбки, другой – конверт, направилась к лестнице, где встретила по-прежнему раздосадованного супруга.

– Чего тебе? И куда это направился наш дорогой гость? Пролетел мимо, точно бешеной собакой укушенный.

– Погляди, Матье! Это герб самих Гизов, или мне кажется? Давеча мессир Генрих присылал своих посыльных с каким-то поручением к тебе.

– Ну, и что с того?

– Чует мое сердце, что этот малый принадлежит его свите. Быть может, он нес вести из Польши, где царствует принц Анри… Это очень важно! Чует мое сердце, а оно никогда не ошибается.

– Ах, черт, женщина! Говори яснее, я сейчас мало, что соображаю. Одни потери, одни убытки!

– Надо отправить кого-нибудь к герцогу, если солдаты не найдут девчонку. А ты напишешь ему обо всем. Мы сделаем доброе дело, и нам, быть может, перепадет что. Как зовут этого мальца?

– Мишель Кердей, кажется.

Беседу прервал внезапный шум – в холл ввалилась орава наемников, один из них тотчас окликнул хозяина по имени, ибо знал его достаточно хорошо, по крайней мере, по прошлому приключению с ломбардцами, устроившими настоящее побоище в конюшне гостинцы.

– Надо бы намекнуть этим швейцарским верзилам кому они будут оказывать услугу, ища, быть может, опаснейшую преступницу.

– Экая ты, моя женушка, сказочница! – мэтр Матье расплылся в довольной улыбке, и, подмигнув Люзанне, направился к лестнице. Внизу, подобно табуну добрых скакунов, нетерпеливо ожидали швейцарские солдаты.

– Мое почтение, мессир фон Шталь!.. – поднял хозяин руку в приветственном жесте, широко улыбаясь, предвкушая прибыль.

Тем временем Михаль с синяком в пол-лица и залитой вином кое-как накинутой на плечи сорочке, носился по улицам и переулкам, отчаянно клича беглянку. Прохожие изумленно оглядывались на него, некоторые – особенные смельчаки, решались подойти к сему странного вида иностранцу и осведомлялись, чем бы могли помочь.

– Где пристань? Где лодки, судна? – кричал Михаль, коверкая французские слова так, что вновь выходила одна тарабарщина.

– Эй, – позвал кто-то сзади, – пан Отчаянная Голова!

Михалек обернулся, в нескольких шагах от него стоял Фигероа. На мгновение молодой человек опустил голову, соображая, как увильнуть от назойливого типа, но тот зашагал прямо к нему.

– Что стряслось? Что за вид!

– Мессир Фигероа, увы… по всей видимости, моя сестра так и не попадет к госпоже Анне.

– Отчего это? – насторожился испанец.

– Она сбежала!

– Сбежала? Кто? Госпожа Анна?

– Нет! Сестра моя!

– О святая Энкрасия! Это ваша вина, пан Кердей. Теперь сумасшедшая будет бродить по городу и обязательно попадет в какую-нибудь переделку. Я вас предупреждал, но вы не стали меня слушать.

– Она не сумасшедшая… В это трудно поверить! Я готов причислить скорее себя к безумцам.

– Охотно присоединяюсь – вы одного поля ягоды.

– Не время шутить, мессир Фигероа. К несчастью, ее, наверное, уже разыскивают здешние солдаты. Трактирщица отчего-то решила, что Магдалена обокрала меня… Я ничего не смог ей объяснить, французские слова повылетали из моей головы…

Глаза испанца округлились, он сжал челюсти так, что заскрежетали зубы.

– Черт! – процедил он. – Вы олух, Кердей, и болван!

– Что?

– Я говорю, бегите, куда бежали, и найдите ее раньше, чем это сделают ищейки.

С этими словами таинственный посланник герцогини развернулся и со всех ног бросился куда-то вглубь улицы. Еще несколько мгновений Михаль глядел ему вслед, не находя причин столь странному поведению и ощущая, как тревога с большей силой овладевает им. Без промедления он поспешил на пристань.

Тщетно Михаль останавливал прохожих, гуляк, грузчиков, иных рабочих. Над ним продолжали смеяться, грубо гнали вон, сторонились, окатывая молчаливой волной презрения – польская речь вызывала в разноликой толпе странную неприязнь к несчастному, растрепанному чужеземцу, ищущему неизвестно что или кого. Он бросался из стороны в сторону, крутился точно волчок, падал на колени, воздевая руки к небу и выдыхая латынь. Слезы застилали ему глаза, он терял последние силы, а больное сердце билось все чаще, все острее отдавался каждый толчок, вот-вот падет без памяти. От невыносимой боли он разорвал рубашку, исцарапал до крови кожу на груди.