Тем временем, побывав вместе с хозяином в Италии и вдохнув запах пороха, Фаусто понял, что вовсе не богословие, а воинское дело его стезя. Но его происхождение ему ничего не сулило, кроме как быть простым ратником, или того хуже – прозябать в дворовых всю оставшуюся жизнь и не видеть ничего кроме сухой и жаркой Мантильи. Он осознавал это, амбиции жгли душу. Ведь он был не простым слугой, он был слишком хорошо образован, он не мог прожить жизнь, как бессильное, отдавшееся течению, существо. Он знал, что ему уготовлена иная судьба, и не желал сидеть в глухой дыре, дожидаясь, когда снизойдет благодать.

Вот тогда-то Фаусто и решился пойти на тяжкое преступление. Это был первый и потому самый трудный шаг на пути к пороку.

Узнав, что при дворе короля Филиппа Испанского один из высокопоставленных родственников его хозяина – герцог Фериа направлен в Париж с дипломатической службой, Фаусто добился у него аудиенции. Представившись именем хозяина, да столь ловко (правда, без пары бумаг, которые он прихватил из секретера истинного Суарес де Фигероа и того факта, что герцог не знал в лицо своего пресловутого дядю, у него бы ничего не вышло), он рассказал его слезную историю, и о боги! сердце молодого посла откликнулось. Он был крайне тронут и загорелся огромным желанием помочь заморскому родственнику.

Фериа помог перебраться Гарсиласо во Францию и представил весьма влиятельному духовому лицу – кардиналу Шарлю Лотарингскому. Прежде чем начать новую службу, тот по примеру старого хозяина сменил имя Гомес на Гарсиласо – имя отца Гомеса. Господин Суарес де Фигероа оказался тезкой двум своим дядькам, которые не слишком хорошо с ним обошлись после приезда в Испанию. Имя Гомес тому стало противно, и близких людей он просил называть себя именем погибшего отца. Фаусто сделал то же лишь из соображения, что имя Гомес Суарес де Фигероа могло оказаться известным кому-нибудь здесь, и тогда его бы тотчас отправили на виселицу за самозванство. И потом, он твердо решил придерживаться точностей жизнеописаний хозяина, дабы благодушный родственник однажды не заподозрил чего неладного.

Таким образом настоящий Гарсиласо Суарес де Фигероа, де Ла Вега жил в добровольном заточении и едва ли кто мог быть уверенным, что он еще жив, а Гарсиласо-самозванец служил у кардинала. Служил посыльным тайных поручений, для которых, по сути, требовался человек храбрый, отчаянный, не особо вникающий в дела политики, дворянин верный слову и в то же время за достойную сумму готовый жертвовать головой. Он осознавал важность этой, хоть и продержавшей его в тени шесть лет службы, поскольку первичной целью его было – доказать глубокую преданность делу и господину.

В течение этих лет он выдержал тяжкую борьбу с самим собой. Его терзало нетерпение, жажда славы, он мечтал о жизни героя, победителя, жизни полной достатка. Но все это оставалось для него недоступным. Вынужденный исполнять мелкие поручения, Фаусто таскался по Франции и Фландрии, озлобленный, полный желания вернуться на родину, кинуться в ноги истинному Гарсиласо де Суарес де Фигероа и покаяться в обмане. Пока не столкнулся с цыганским табором, то бишь с нами. Ему легко было войти с цыганами в связь, ибо он сам наполовину – цыган. Зная также то, что цыгане народ гонимый и слабый, крайне нуждающийся в человеке, который со своим могуществом смог бы покровительствовать им, он решил воспользоваться этим…

Лет пять, до его появления, мы стояли табором у стен Брюсселя, пока в город не ворвался новый наместник – герцог Альба. При королеве Маргарите нас мало притесняли, она гонялась за истинными революционерами, мы для нее не представляли никакого интереса, но герцог мгновенно решил с нами разделаться, узрев в нас гнездо ереси. Некий профос, редкий негодяй, не помню его имени, был назначен, чтобы вершить над нами суд. Видит бог, мы от него натерпелись немало. Однако Гарсиласо, словно играючи, этого ублюдка самого отправил на костер, и заслужил тем самым огромное расположение племени. Он явился к нам, будто с небес, заставил с открытым ртом выслушать рассказ о его божественном происхождении и поверить в то, что он послан нам духами далеких предков. Разумеется, он все выдумал. Мастерски выдумал! Смешав рассказ прежнего хозяина Гомеса де Фигероа о заморской стране инков, познания о наших обычаях и невообразимое, свойственное только ему обаяние, Гарсиласо окончательно вошел в доверие цыганам и стал не только сыном богов с неизведанных земель, но в высшей степени благодетелем. Не скрою, я помогла ему избавиться от старого Мейо и занять место вожака – поддержка в моем лице оказалось предопределяющей. Но Гарсиласо, водрузив воображаемую корону, вполне оправдал все чаяния племени. Последующее за сим «царствование» этого необычайного вождя походило скорее на цирковой номер, хождение по канату над пропастью, на приручение огня…

Сделав ложь смыслом жизни, Гарсиласо рисковал бесчисленное множество раз, улыбался в лицо неминуемой смерти, и та обходила его стороной, будто прокаженного, будто дьявола, посадившего на цепь саму Фортуну. Он мастер, фокусник, его ремесло было возведено в ранг искусства! Для него не существовало ни одной запертой двери, ни одного замка, всюду он проникал, будто сквозь стены, ни одна бумажка не была для него недоступной, равно как и любые средства.

Даже для меня некоторые вещи, каковые ему удавались, остаются полнейшей загадкой. Он может наплести такие сказки, что все те, кто их слушает, тут же становится его верными слугами. Казалось, он знает целый мир, владет всеми языками и ведает обо всем, что бы где ни происходило на земле. Ему нет равных! Он будто вода, изменчивая, принимающая цвет и форму, проникающая дождем всюду, обрушивающаяся внезпаным ливнем. Человеку не дано его уничтожить. И если бы только цыгане – дети лжи – понимали полноту его игры, то непременно бы ее оценили. Однако они были ему и без того благодарны, но только за то, что он стал их оберегом, почти идолом, удачей, которая наконец снизошла на них, ибо Гарсиласо был кормильцем и защитником, за что однажды – всего лишь однажды – ответила его спина.

– Он рассказывал мне эту историю, – тихо сказала Мадлен.

– О его знакомстве с графом д'Эгмонтом? Да, Гарсиласо остался весьма недовольным этим человеком и искренне радовался, когда голова принца полетела с эшафота. Эгмонт покинул этот мир, но оставался Альба, который все еще щекотал нам пятки. И Гарсиласо, желая навеки покончить с гонениями, которые обрушил на нас наместник, выкрал тогда некоторые бумаги, изобличающие связь бургомистра Брюсселя со сторонниками Молчаливого. Как он это сделал? Так мог сделать только один он – втерся в доверие к первому, представившись посланником второго. И бургомистр открыл для «сынов и дочерей египетских» двери брюссельских казематов и отдал приказ не трогать цыганское племя, расположившееся табором в предместьях Брюсселя.