– Что это значит?

– Мне было видение. Каждый раз, стоя перед выбором, ты будешь отворачиваться от счастья. Ибо предначертано тебе искать лишь того, в чьих жилах течет твоя кровь. И сейчас так. Но ты не отворачивайся, а погляди хорошенько. Гарсиласо – твое счастье и покой. Ты сможешь изменить его. Ты спасешь и себя, и его. Ты сможешь остановить безумства… только тебе это дано! Спаси его, милая, спаси, – цыганка вцепилась мертвой хваткой в плечи девушки, горячо шепча эти совершенно непонятные речи.

– Я не могу вас понять! – вскричала в страхе девушка.

Джаелл внезапно отпустила ее. Как ни в чем не бывало, откинувшись на стенку сундука, принялась вдыхать и выдыхать облака едкого дыма.

– Прежде он никогда таким не был, – заговорила она, спустя минуту молчания. – Ведь ты сама все знаешь, сама все слышала… Не так ли?

Щеки девушки залились краской; она сразу поняла, что цыганка имела в виду подслушанный разговор.

– Откуда вы знаете?

– О, не скрывай, барышня, ты считаешь меня ведьмой! Ведь так?

– Нет, нисколько, – поспешила заверить Мадлен.

– Ты довольно долго сидела тихо. Но вот в тот момент, когда мы заговорили о тебе, я услышала слишком явный шелест. Благодари Бога, что Гарсиласо в этот момент впал в такое дремучее забытье, что если бы в кустах вместо тебя стоял целый кавалерийский полк, он бы и его не заметил.

Мадлен сконфуженно опустила ресницы.

– Вы ничего ему не сказали… – пробормотала она.

– Нет, разумеется, – Джаелл поглубже вдохнула, блаженно прикрыла темные веки и, выпустив дым, добавила. – Ты, конечно, можешь постараться и сбежать отсюда. Но тогда не удастся вызволить этого юношу. Ведь ты из-за него до сих пор здесь, м-мм?

– Мессир Филипп, похоже, уже взрослый мужчина. Он ведь поправился, и сам в состоянии о себе позаботиться. Полагаю, он не ждет помощи от слабой и беззащитной девушки! Напротив, он давно уже должен был догадаться, что я точно такая же пленница, как и он, и предпринять что-либо, – расстроено воскликнула Мадлен.

– Морочишь голову Гарсиласо. Мучаешь и его, и мальчишку.

– Это неслыханно! Почему вы повторяете одно и то же? Я никого ни к чему не принуждала и, господь с вами, ничью голову не морочила. Этот человек позволяет вести себя с женщиной, как с понравившейся безделушкой, которая в итоге и виновата!

– Все так! Некоторые события случаются неожиданно, не вовремя и совершенно некстати. Судьбе нравится иногда забавляться со своими детьми, и она охотно это делает, а мы страдаем. Твоя вина – это неизбежность. Но ты можешь исправить ее, только ты… Ведь если хорошо поразмыслить, Гарсиласо – марионетка в твоих руках. Ты беснуешься, гневно размахиваешь руками, и марионетка вторит твоим действиям, а ежели ты будешь кротка и покорна – она ответит тебе тем же…

– Вы находите правильным, что я должна ублажать первого попавшегося на пути и пожелавшего меня мужчину? Простите, если я покажусь вам несколько грубой, может женщинам вашего племени и свойственно подобное поведение, но я все еще ношу благородное имя и не имею никаких прав порочить память предков.

– И это говорит пансионерка мадам Монвилье? – расхохоталась цыганка.

Мадлен побледнела от негодования.

– Как вы смеете! Что-то мне подсказывает, вам хорошо известно, каким образом попадают к мадам Монвилье особые пансионерки, в числе каковых была и я.

Глаза цыганки сузились, она пристально поглядела на Мадлен, даже отпрянув немного, впившись взором в раскрасневшееся лицо девушки так, словно желала вычесть сколько лжи, сколько истины выражало оно.

– Не кипятись! – вдруг улыбнулась Джаелл. – Хочешь, я поведаю тебе историю Гарсиласо? Он всегда казался тебе таинственным и подозрительным, ведь так?

– Вы не сможете меня убедить! Я не люблю Гарсиласо! Я никогда не смогу его полюбить!

– Ты разгневана, потому что он дурно обошелся с тобой вчера.

– Он всегда дурно обходился со мной! – из глаз Мадлен хлынули слезы. – Он… мог спасти моего брата. Он мог предотвратить такое несчастие!

– Перестань. Он так и поступил бы, коли успел. От судьбы не убежишь. Успокойся и послушай.

Мадлен нахмурила брови; однако она не смогла скрыть, что хочет услышать тайну Гарсиласо. Внутри, глубоко-глубоко внутри зародилось щекочущее чувство, каковое люди зовут не иначе как любопытство, а Святая Церковь почитает одним из семи тяжких грехов. От Джаелл не могло ускользнуть то, как во взгляде девушки внезапно загорелся слабый, но весьма очевидный огонек.

– Гарсиласо Суарес де Фигероа – это ненастоящее его имя. Нельзя и сказать, что оно выдумано, поскольку… он украл его у своего господина, – начала цыганка. – В действительности же Гарсиласо зовут Фаусто Суэно. Родился он и вырос в Мантилье. Мать его была цыганкой, а отец конкистадором – знатным испанским грандом. Оба отказались от дитяти при рождении, и потому воспитывал его священник, который выучил юного Фаусто не только чтению и письму, но языкам и таким наукам, о каких простой человек вряд ли мог и подозревать. Он готовил себе замену, ибо мальчик рос чрезвычайно смышленым, способным к ораторскому искусству, писал стихи и был крайне благочестивым. Все бы хорошо, но ранняя смерть падре заставила Фаусто оставить богословие и пойти в услужение одному молодому дворянину – господину Гомесу Суарес де Фигероа, к которому сразу проникся дружеским, почти братским, чувством. Молодые люди были одного возраста, оба – незаконнорожденные. Только Фаусто считался безродным, а его хозяин – сыном губернатора колонии Перу в Америке и перуанской принцессы, дочери императора Тавантин-суйу. Гомес прожил в столице империи инков целых двадцать лет, на родине он был почитаем, как принц крови, а в Испании – таким же бастардом, как и Фаусто. По приезду в Мадрид истинный Гомес Суарес де Фигероа питал надежду на обретение должного места в обществе, на открытую службу при испанском короле, а получил пинок под седалище. Это очень опечалило Гомеса. Настолько, что он бросил воинскую службу, которая ограничилась несколькими походами в Италию, бросил друзей и заперся в своем доме, никого не желая ни видеть, ни знать.