— А почему тогда ты меня спасаешь? Почему вообще пообещал не предавать?

Михаэлис снова усмехнулся, но глаза вдруг стали словно стеклянными, и я поняла, что сейчас услышу ложь. Потому что именно с таким взглядом Клод всегда говорил о своём подчиненном положении, и только когда в недострое он показал настоящие чувства, взгляд его стал живым.

— Вероятно, это тоже одно из развлечений, да и потерять такой интересный экземпляр не хотелось бы. Простите мою грубость, госпожа.

Демон слегка поклонился, впрочем, не вставая, а я невесело усмехнулась и ответила:

— Прощаю, всё равно меня обидеть сложно. Тем более фальшивкой.

Себастьян чуть помрачнел, но промолчал, а я задала очередной вопрос:

— И ты собираешься так «развлекаться» до самого конца? Пока аномалия не будет устранена?

— Полагаю, да.

Я подумала, что хочу ему верить. Никогда никому не верила, а ему хочу попытаться довериться… Бред. Вот только бабушка когда-то сказала, что если человек всю жизнь проводит в одиночестве, глядя на снующую вокруг толпу, его душа плачет. И ищет в этой толпе хоть кого-то, кто разделит её одиночество. Наверное, поэтому я и хотела поверить в демона — уж он-то точно мог бы это одиночество разделить. Потому что принимал и сам придерживался тех самых, «жестоких» принципов. Потому что он умел так мне нахамить, что и не обвинишь в неуважении, а препираться с умными людьми я всегда любила, как любила выслушивать мнение людей, способных настоять на своём, а Михаэлис это умел, причём так по-разному — то ненавязчиво, то с ехидством, то не оставляя выбора — что это неизменно вызывало уважение. А ещё потому, что он был живым. В отличие от тех, кто фальшиво улыбался и кланялся, выдавая ложь за правду. Он просто начал казаться мне настоящим, и я хотела верить, что иллюзией он уже не станет. Поэтому я хотела верить в него.

— Себастьян, а ты хочешь, чтобы я тебе верила? — тихо спросила я, подумав, что это, пожалуй, самый главный вопрос.

— Нет, это мне ни к чему, — безразлично ответил демон и добавил, хитро сверкнув глазами: — Однако доверие — это разрушительная вещь, которая в первую очередь бьёт по наивному смертному.

— Потому я никогда, наверное, до конца тебе не поверю, — озвучила я очевидное. — Как и никому вообще. Я даже себе не верю.

— Верная позиция, — одобрил демон, и я прошептала:

— Спасибо.

— Полагаю, не за что. Это ведь мой эксперимент, — протянул демон ехидно, и я засмеялась. Рёбра тут же заныли ещё больше, и я поморщилась, резко замолчав. Забавно, я отлично понимаю, когда он шутит, а когда серьёзен — научилась различать интонации за долгие недели постоянных препирательств, колкостей и словесных баталий.

— Осмелюсь добавить, что Вам необходимо отдохнуть, — внезапно внёс конструктивное предложение Михаэлис. — Или хотите дождаться обезболивающего?

— Хотела бы дождаться, аспирин бы выпила, — фыркнула я, и демон понимающе усмехнулся. Я же отдала последнее распоряжение: — Всё, теперь тебе снова нельзя лгать. Договорились?

— Вы интересуетесь моим мнением? — изящно так вскинул бровь дворецкий, напоминавший аристократа.

— Вот ещё! — фыркнула я и беззвучно рассмеялась. Демонюка противная встала, отвесила поклон и с едва слышным сарказмом в голосе произнесла:

— Как прикажете, госпожа.

— Как прикажу? Вежливо, потому как над шуточками сил смеяться нет, — выпендрилась я, а Михаэлис, ни слова не сказав, но бросив на меня эпичный взгляд, сказавший больше любых слов и даже конфеты «Рафаэлло», слинял в туман.

Он не презирал меня и не видел во мне еду — он просто наблюдал за развитием интересного индивидуума, который всё больше напоминал ему его самого, и который не собирался изменять самому себе. А это, похоже, вызывало у демона толику уважения, ведь именно это чувство промелькнуло в его прощальном взгляде, вкупе со снисходительностью, насмешкой и сообщением: «Чем бы дитя не тешилось, когда-нибудь его настигнет „а-та-та” от взрослого, вот только дитятко пока не в курсе». И мне почему-то его уважение было важно. Наверное, потому что у нас всё же было куда больше общего, чем казалось сначала. Уверена, он бы на моём месте в этот момент тоже отказался от обезболивающего. Потому что боль напоминала о жизни и смерти. А ещё потому, что она была доказательством моей победы — настоящей, не являвшейся сном. Вырвавшей меня из кошмара. И поэтому лишаться её я не хотела. Всего на одну ночь, всего лишь сразу после победы. Ведь у неё всегда безумно горький, но удивительно приятный вкус. И смаковать его — наслаждение и пытка одновременно, а я хоть и люблю комфорт, уют и беспечность, точно знаю: без несчастья счастья не бывает. А значит, чтобы почувствовать весь вкус победы, нельзя отказываться от боли. Ведь таких побед, значимых, бывает слишком мало. Другие не стоят подобных мучений, но если ты нашёл что-то ценное, ты хочешь обладать им полностью, узнать о нём всё и не упустить ни единого оттенка. Потому что слишком мало в серой рутине бытия чего-то на самом деле интересного, ценного или важного. Всё вокруг — иллюзия, и лишь изредка показывается реальность. А значит, я не могу её упустить. Так же, как не хочет упустить что-то на самом деле заинтересовавшее его демон, погрязший в рутине скуки, обыденности и повторения пройденного, которое почти никогда не меняется. Я интересна ему, он важен мне, потому что не является фальшивкой. И это странное ощущение покоя и безразличия к окружающим, которое я испытываю рядом с ним, наверное, всё же имеет довольно простое объяснение. Я всего лишь нашла кого-то, с кем научилась мыслить «на одной волне», а значит, моя душа перестала плакать от одиночества…

На следующее утро Михаэлис притворился благочестивым рыцарем и отвёл отнюдь не прекрасную ныне даму в больницу. Точнее, он вызвал такси и отвёз меня туда на сером жигулёнке вместо белого коня. Осовременились рыцари, что поделать.

Я же, сидя в коридоре травмпункта, стебала демона на чём свет стоит, припоминая ему его демоническую обувку на высоченной, чуть ли не десятисантиметровой шпильке. Меня троллили в ответ, заявляя, что ныне женщины подзабыли искусство ходьбы на высоких каблуках, приходится его возрождать мужчинам-демонам, которые не имеют предрассудков относительно того, кто о них что подумает, в отличие от всё тех же современных женщин (и не только). Причём никто ни на кого не обижался — у нас эти препирательства уже вошли в привычку и стали нормой жизни, потому что на самые нелюбимые мозоли Михаэлис наступать прекратил, остальное же было не обидно, а весело.

Рентген показал, что у меня перелом трёх рёбер и четырёх пальцев левой руки, причём мизинец сломали аж в двух местах. Врач подивился искусно вправленной демоном кости, а я мысленно похихикала и, обретя больничный, со спокойной совестью отзвонилась кадровику. Ей была втюхана история о моих выдуманных злоключениях, а точнее о том, что по дороге на работу меня отловили гопники, затащили в «перелесок», оккупированный позавчера демонами и жнецами, и избили до полусмерти, после чего бросили помирать, но «решивший проведать меня на работе» знакомый наткнулся на мою тушку и отвёз домой, после чего с утра отволок в больницу и скоро приедет показать мой больничный. Конечно, кадровичку такое положение вещей не обрадовало, но и сделать она ничего не могла, а потому пожелала скорейшего выздоровления и разрешила не приносить больничный, сказав, что верит на слово. Я мысленно возрадовалась, вслух поблагодарила опечалившееся начальство, и вскоре мы с Михаэлисом уже ехали домой на очередном старом рыдване, носящем гордое звание современного такси.